А школота тем временем соскребывает с дядьвитиной сковородки последние грибы. Мне так и не досталось. Тут Толик приносит жареных крыс, вываливает в опустевшую сковородку. Я выхватываю одну и начинаю обгладывать. Слышу перебор из угла, поворачиваюсь – это Костя вернулся и теребит струны гитары. Сыграв вступление, он хрипловато затягивает незнакомую песню:

– Он бригадир. И вотчина его – завод.
Он любит петь, плясать, ругаться матом.
Махру он курит, чистый спирт он пьет
И любит девушку из ГБ-пятой.
У ней следы от слизи на руках,
Тату спиралевидное под платьем,
И вечерами брагой на грибках
Торгует девушка из ГБ-пятой.
У ней с рожденья лишь один сосок,
И губы слаще красных концентратов
Уходит бригадир в рабочий блок
И любит девушку из ГБ-пятой.
Брикеты алые, как кровь.
И плесени кисетик синеватой,
И пылкую и страстную любовь
Несет он девушке из ГБ-пятой.
Вернулся бригадир из-за станка,
И он узнал, что старый ликвидатор,
По пьяни накурившись говняка,
Зарезал девушку из ГБ-пятой.
У ней с рожденья лишь один сосок,
И губы слаще красных концентратов.
Уходит бригадир в рабочий блок
И грезит девушкой из ГБ-пятой.
Опять за гермодверью шум и гам.
Пленен сырого мяса ароматом,
В лиловый бригадир идет туман
И видит девушку из ГБ-пятой.

Школота пялится в отсыревший потолок, проникновенно вздыхая. Ромка раскуривает говняк. Дядя Витя заскорузлым пальцем втихаря зачерпывает со сковороды масло и смазывает им особенно скрипучий шарнир под коленкой. Толян молча прихлебывает самогон.

С минуту мы сидим в тишине, и вдруг дядя Витя, задумчиво глядя куда-то в стену и продолжая ковырять протез, начинает рассказывать:

– Эт молодежи невдомек, небось, почему этажником почетно быть. Ты ж не токо лестницы метешь и лампочки меняешь. От тя зависит, переживет ли твой этаж следующий Самосбор! Проверяешь датчики, сирены, герму на этаже! А то ведь, слышь, иной раз забарахлит не вовремя, и пол-этажа – фьють! Вот как-то, помню, лезу я проверять, а там на датчике красный диод мигает. А сирена молчит! Блок питания сдох, новый надо ставить. Всем и невдомек, шо Самосбор щас будет – в гости ходют, детишки в коридоре играют! Я им орать, шоб прятались. Пара человек побежали, остальные думают – дядя Витя их разыгрывает!

Дядя Витя качает головой, вздыхает и хлопает рюмочку.

– Нельзя, ребятки, етими вещами шутить! А мне ж по инструкции в таких случаях надо в ячейку сразу прятаться – дескать, пусть лучше токо я Самосбор переживу, чем совсем никто. Да-а… Ну дык я к себе бегу, а там блок питания схватил – и обратно на стремянку. Во как. Руки дрожали, уж не знаю как, но заменил его – и сирена ка-ак заорет! Все мигом попрятались! Ну и я к себе.

– Успели? – завороженно шепчет Ромка.

– А то! Хотя на волосочке был! Уже и туман видел этот сиреневый. Даже сырым мясом тянуло – ну вот кабуто крыску потрошишь, сами знаете. И ничего, спасся. И шо инструкцию нарушил – тоже ничего не было! Премиальный паек даже дали!

– Так вы, наверное, заразиться успели, дядь Вить!

– Та не, малой, это ж было семь гигациклов назад! Меня и в карантинах держали, и анализы делали, и уж невесть как мурыжили – все чисто! Ни тебе черной слизью высморкаться, ни туманом сиреневым пукнуть. Пронесло!

Я ерзаю на койке, скрипя пружинами, и в голове несутся сумбурные обрывки мыслей: «Пронесло!.. Премиальный паек!.. Если получится – все путем, а если нет – это будет неважно…». Бросаю взгляд на Костю – он трогает струны, вспоминая очередную балладу. Я подрываюсь и, подскочив к нему, склоняюсь над ухом.

– Пошли, – говорю, – покурим.

Он откладывает гитару и выходит за мной из ячейки. Я веду его на лестничную клетку, предварительно оглядевшись на предмет лишних ушей, и негромко спрашиваю: