Марк заходился плачем на руках у Николь.

– Убирайтесь!

Карвиль подхватил кейс и двинулся к двери.

– Спасибо, месье Витраль. Теперь моя совесть чиста. И это не стоило мне ни сантима.

Он вышел.

Николь прижала к себе Марка. Она тоже плакала. Она плакала, потому что знала: Карвиль не лгал. Он говорил правду. Витрали давным-давно привыкли к несправедливости судьбы – слишком часто им приходилось с ней сталкиваться. Они стойко переносили все испытания. Но Николь понимала, что они обречены на поражение. Пьер Витраль обвел взглядом гостиную. В углу по-прежнему мерцал экран немого телевизора. Пьеру было плохо, хотя боль в спине отпустила. Разные виды боли не плюсуются, подумалось ему, а как бы накладываются одна на другую, хоть в этом ему повезло.

Он в последний раз глянул на экран телевизора, и в глазах его вспыхнула искорка сопротивления. Тихо, словно разговаривая сам с собой, он произнес:

– Нет, месье де Карвиль, вы не победите.

С вашего позволения, выскажу свое мнение, сформировавшееся годы спустя, на холодную голову. В то утро Карвиль совершил непоправимую ошибку: он разжег в Витралях ненависть к себе. Не будь этого, он, скорее всего, выиграл бы в суде – тихой сапой. Витрали могли бы сколько угодно возмущаться – никто бы их не услышал.

«Мерседес» еще только выруливал из квартала Полле, а Пьер Витраль уже искал на тесно заставленной полке шкафа газету.

– Что будем делать? – спросила его жена.

– Бороться. Мы его по стенке размажем.

– Как? Ты же слышал, что он сказал. Он прав.

– Нет, Николь. Нет. У Эмили еще есть шанс. Он забыл одну деталь. Все, о чем он говорил, касалось прежнего времени. Это было верно до того, как появилась Стрекозка. До того, как Паскаль и Стефани навсегда покинули нас. Но теперь все изменилось. Мы с тобой тоже стали известными, Николь. Люди интересуются нами. О нас пишут в газетах, рассказывают по радио…

Он повернулся и ткнул пальцем в угол комнаты:

– Про нас говорят по телевизору. Наверное, Карвиль не смотрит телевизор и ничего об этом не знает. Но в наши дни телевидение и газеты имеют не меньший вес, чем деньги.

– И что же… Что именно ты собираешься делать?

Пьер Витраль показал на номер телефона, напечатанный на газетной странице:

– Начну с «Эст репюбликен». Они лучше всех изучили дело. У них есть одна журналистка, она пишет все статьи о крушении самолета. Помнишь?

– Статьи! На прошлой неделе про это было пять строк!

– Вот именно. Лишний довод в нашу пользу. Можешь поискать ее фамилию?

Николь Витраль усадила Марка на стул перед телевизором. Достала из-под журнального столика папку, в которую аккуратно складывала газетные вырезки со статьями, посвященными авиакатастрофе в Мон-Террибль. Ей хватило буквально пары секунд.

– Люсиль Моро!

– Отлично. Терять нам все равно нечего. Так что мы еще посмотрим…

Пьер Витраль снял трубку и набрал номер редакции.

– Это «Эст репюбликен»? Здравствуйте. Меня зовут Пьер Витраль, я – дед девочки, выжившей после крушения самолета. Да-да, Стрекозки… Мне хотелось бы поговорить с вашей журналисткой Люсиль Моро. У меня появилась важная информация по этому делу…

Пьер Витраль не столько услышал, сколько почувствовал, как на том конце провода поднялась суматоха. Не прошло и минуты, как в трубке раздался странно низкий голос чуть запыхавшейся женщины, от которого у него по спине побежали мурашки:

– Пьер Витраль? Это Люсиль Моро. Вы говорите, у вас есть новости? Это правда?

– У меня только что был Леонс де Карвиль. Он предложил мне пятьсот тысяч франков, чтобы я отказался от претензий на ребенка.

Журналистка молчала не меньше трех секунд, показавшихся Пьеру Витралю вечностью. Наконец хриплый голос заядлой курильщицы разорвал тишину, едва не заставив его подпрыгнуть на месте: