– А это уже не ваше дело! – ответила она. – С кем я буду – не ваше дело.

Белое, искажённое лицо Татьяны повернулось к ней:

– Тебе, голуба, тоже наследство подавай?

– Мне, как всем, – сердитая, Лизавета становилась ещё красивей.

– Чего сиднем сидим, мужики? – Фёдор поднял перед собою стакан.

Выпили. Женщины примолкли, косясь на них.

Похрустывая долькой лука, рассудительный Егор, Татьянин муж, сказал:

– Тут надо сразу определиться: если будем что делить – давайте делить, а не ругаться, если нет – то перестаньте кричать: на свадьбе ведь. Как, мать, а? Твоё последнее слово в доме,… и первое тоже.

– А ты куда торопишься? – решился вставить слово молодожён Илья, приехавший за Федосьей из неблизкого Бутажа. – Без нас, наверное, решат, что к чему. Без очереди только на мороз пускают.

Голос его был злой, чёрные кудри задиристо тряслись.

Егорку охватили какое-то отчаяние напополам с весельем: надо же – оказаться в гуще таких событий! Вот если драка разразится, они с Фёдором всем накостыляют, да ещё Ванька-австрияк пособит. Егорка елозил по лавке, поглядывая на спорящих.

– Ну, чего вам? – обиженно поджала губы Наталья Тимофеевна, – Косилки-молотилки отцовы? Да забирайте, всё равно ржавеют, а скотину не дам – чем же ребятишек кормить стану? Эх, вы… дети, дети.

Если бы не блуждающий пьяный взгляд и неверные движения, мать своим авторитетом смогла бы, наверное, загасить ссору.

– Мать, а ты Ивана спросила? – подалась вперёд Лиза. – Он всё делает-делает, а всё, как работник. Так и останется ни с чем.

Федосья даже побагровела:

– За дуру что ли меня принимаешь? Скажешь, и с Ванькой ещё делится? Всякую ерунду говоришь, голову всем морочишь. Он что, кормить вас будет?

– Ладно, подавись своим куском! – Лизавета проглотила обиду и отвернулась.

– Что такое? – вдруг сделавшись совершенно белой, пробормотала Татьяна.

Егор вскочил из-за стола, схватил её за плечи, иначе бы она, наверное, упала со стула.

Федосья, презрительно поджав губы, посмотрела на неё и отвернулась.

– Что же ты молчишь? – отчаявшись услышать от тёщи вразумительного слова, Егор обратился к Фёдору.

Шурин долго и пристально смотрел на него, потом вдруг неожиданно сказал:

– Отстань!

– Нет уж, – зло говорила пришедшая в себя Татьяна, – как мне, так и всем. Вон Фёдор в одних дырявых портках женился.

– Да? Ваньке всё останется? – закричала Федосья. – А случись что с матерью, он детвору из дому выгонит, нам же на шею повесит.

Штольц молча сидел, напустив на лицо всю имеющуюся суровость. Лизавета, не скрывая тревоги, вздыхала и поглядывала на него. Егорка смотрел на Ваньку и понимал, что не всегда, наверное, он был таким неразговорчивым, каким он привык его видеть, когда-то, должно быть, он тоже бывал весел и беззаботен, болтал и смеялся на своём австрийском языке.

– Плохо ты его знаешь, – выразительно сказала Лизавета.

– Э-э-э! – махнул рукой кудрявый Илья. – Немчура он и есть немчура. А то ещё к себе уедет.

– Что ты брешешь! – задрожала от ярости Лизавета, и перекосившееся лицо её потеряло привлекательность.

– Ну-ну! – Фёдор вскинул на неё укоризненный взгляд.

– А что ты выгораживаешь его, зачем? – Федосья в основном нападала на работника, а теперь коршуном налетела на сестру.

– А тебе какое дело? – хрипло проговорила Лизавета.

– Замуж что ли собралась?

– Может быть.

Небо за окном почернело, пошёл снег. Со столов убрали почти нетронутые закуски, поставили самовар. Пили горячий чай, громко крякая и отдуваясь, лениво переругивались.

– А ты здесь что сидишь – пора спать, – сказала Егорке мать и выставила из-за стола.

– Идём, брат, – подмигнул Фёдор, – Я тебе про войну расскажу.