Понял Семён, что пришёл срок его вольности, а может и самой жизни. На лесной заимке у одного богатого казака впал он в запой и никак не мог остановиться уже которую неделю. Соратники, боясь доноса и ЧОНовской облавы, мрачнели день ото дня.

Посыльной председателя станичного Совета прибежал в дом Богатырёвых в предсумеречный час.

– Да не егози ты, – ворчал Константин, натягивая сапоги, – Толком обскажи, что стряслось.

Прибежавший, тяжело дыша, пил из ковша, поданного Натальей, и зубы его стучали о металл.

– Игнат Иваныч прислал, – давился он глотками и торопился рассказать. – Скажи, говорил, бандиты понаехали…. Сам Лагутин с ними…. Во дела!

– Лагутин, говоришь? – Константин повёл широкими плечами и усмехнулся, поймав тревожный взгляд Натальи. – Ну, пойдём, глянем.

– Ты бы это, ружьё взял или покликал кого, Алексеич.

– Трусоват ты, братец, как и твой начальник.

У станичного Совета подле оседланных коней стояли четверо казаков, за плечами у них были винтовки, на боках – шашки. Константин приостановился, оглядывая незнакомцев, хмыкнул, качнув головой, и шагнул на крыльцо.

Председатель станичного Совета Игнат Предыбайлов метался от окна к окну, выглядывая Богатырёва. Усмотрев, сел за стол и попытался придать лицу начальствующее выражение, но тут же забыл о нём, едва Константин переступил порог, зачастил, волнуясь:

– Что же ты один? Хлопцев бы своих покликал. И не вооружён. Бандиты пожаловали, а уполномоченный где-то запропастился. Что делать – ума не приложу.

Константин сел на стул, положив могучую руку на край стола:

– Ну, рассказывай.

– Лагутина привезли спеленатого, – выпалил Предыбайлов, утирая цветастым платком вспотевшую лысину. – Амнистию просят.

– Так напиши.

– Думаешь? – Игнат подозрительно покосился на Богатырёва, – А меня потом не того… за одно место?

– А если они тебя сейчас того, – издевался Константин над безнадёжным трусом.

– Вот сволочи! Ведь могут, а, Лексеич?

– Напиши им бумагу, какую просят, да винтовки отбери – ни к чему они в мирной жизни.

– Амнистию я им напишу и печать поставлю, а винтовки ты бы сам. А, Лексеич?

– Пиши, – Богатырёв махнул рукой и вышел из Совета.

Казаки, хмуро курившие у своих коней, разом побросали окурки, подтянулись, бряцая оружием и амуницией. Они уже догадались, что в Совет пожаловал очень важный человек, может быть, сам Богатырёв.

Константин сошёл с крыльца, топнул ногой, указывая место:

– А ну, клади сюда оружие.

Четыре винтовки, четыре шашки послушно легли в одну кучу. Константин кивнул посыльному, и тот засуетился, таская в Совет оружие охапками, как дрова.

Богатырёв шагнул к казакам, раскрывая кисет:

– Нагулялись, соколики?

– До тошноты, отец родной….

Вместе с клубами дыма потекла неспешная беседа.

Появился Предыбайлов. Руки его с листами бумаги заметно тряслись.

Константин жестом остановил его:

– Давай сюда.

Мельком взглянул:

– Что ж ты фамилии-то не вписал?

– Да нам вроде бы и ни к чему почёт лишний, – сказал один из казаков. – Хоть и враг он новой власти, а ведь командиром был, хлеб-соль делил…. Лишь бы печать была.

– Печать есть, – раздавая амнистии, сказал Богатырёв.

Когда силуэты верховых растворились за околицей, Константин похлопал обмякшего Предыбайлова по плечу:

– Ну, показывай своего зверя.

Лагутин лежал на полу в подсобном помещении, скрученный верёвками по рукам и ногам.

На звук шагов он шевельнулся и, выматерившись, прохрипел:

– Сволочи вы, а не казаки…. Дайте ж до ветру сходить.

Константин присел на корточки, распутывая верёвки, и через минуту перед остолбеневшим Игнатом предстал разбойный атаман Семён Лагутин, с обрюзгшим от перепоя лицом, но по-прежнему сильный и опасный. Он растирал ладонями крепкие запястья, поводил широкими плечами, поглядывал на присутствующих с ненавистью и презрением. И вдруг сгорбился и засеменил неверными шажками на крыльцо, а с него к ближайшим кустам сирени.