«Терра-Нова» оказалась превосходным ледоколом. Боуэрс со своей вахтой особенно прославился тем, как он заставлял судно атаковать лед. Ощущавшиеся в результате сильные удары и толчки часто тревожили Скотта. Сколько раз я видел, как он стремительно направляется из каюты на палубу, чтобы положить этому конец! Но Боуэрс не причинил ни малейшего вреда судну, и оно мужественно выполняло все его просьбы. Иногда надо было раздвинуть две льдины, иногда – расколоть одну, навалившись на нее носом. Часто приходилось снова и снова атаковать какой-нибудь неподатливый кусок льда, то врезаясь в него, то отступая, сколько позволяло свободное пространство позади. Если удавалось набрать большую скорость, судно выскакивало на толстую льдину, подминало ее под себя и обрушивало на нее весь свой вес; и когда ее ближний край приходился примерно на мидель, она, не выдержав его тяжести, раскалывалась. Или же перед носом «Терра-Новы» появлялась тоненькая, не толще жилки, трещина, которая непрерывно расширялась, пока в нее не вмещался без труда весь корабль. В нижних отсеках постоянно был слышен треск льда, трущегося о борта. Но дело продвигалось очень медленно и ложилось тяжким бременем на судовые машины. Выпадали и такие дни, когда мы вообще не могли сдвинуться с места.

Среди паковых льдов

«Трудно себе представить испытание более убийственное для терпения, чем долгие дни бесплодного ожидания. Досадно смотреть, как уголь тает с наименьшей для нас пользой. Правда, имеешь по крайней мере то утешение, что действуешь, борешься и надеешься на лучшую участь. Праздное же ожидание хуже всего. Можете себе представить, как часто и тревожно мы забирались на салинг в «воронье гнездо» и изучали положение. И, странно сказать, почти всегда замечалась какая-нибудь перемена. То в нескольких километрах от нас загадочным образом раскрывалась полынья, то место, на котором она была, так же загадочно закрывалось. Громадные айсберги бесшумно ползли к нам или мимо нас, и, непрестанно наблюдая эти чудовища при помощи дальномера и компаса, определяя их движение относительно судна, мы далеко не всегда были уверены, что сможем от них уйти. Когда судно шло под парами, перемена окружающей обстановки бывала еще заметнее. Случалось войти в разводье и пройти километр-другой без помехи; иногда мы натыкались на большое поле тонкого льда, который легко ломался под напором обитого железом носа нашего судна. Но случалось, даже тонкого слоя ничем нельзя было проломить. Иногда мы сравнительно легко толкали перед собой большие льдины, а то вдруг опять небольшая льдина, точно одержимая злым духом, упорно преграждала путь. Иногда мы проходили через огромные пространства снежуры, которая терлась, шипя, о борт судна. Вдруг шипение без всякой видимой причины прекращалось, и винт бесполезно вращался в воде.

Дни, когда судно находилось под парами, проходили в постоянно меняющейся обстановке, и вспоминаются они, как дни непрерывной борьбы.

Судно вело себя великолепно. Никакое другое судно, в том числе «Дисковери», попав в такой сплошной лед, так успешно не пробилось бы. «Нимрод», конечно, также никогда бы не добрался до южных вод, если бы он попал в такой паковый лед. Вследствие этого я удивительно привязался к моей «Терра-Нове». Точно живое существо, сознательно выдерживающее отчаянную борьбу, она могучими толчками наскакивала на огромные льдины, продавливая, раздвигая или увёртываясь от них. Если бы только машины экономнее поглощали уголь, судно было бы во всех отношениях безукоризненным.

Раз или два мы очутились среди таких льдов, которые возвышались на 2–2.5 метра над водой, с торосами, достигавшими 8 метров вышины. Судну не было бы спасения, если бы его сжали такие льдины. Нас сначала пугало такоеположение. Но человек со всем свыкается. Большого сжатия мы не испытали ни разу, да его, мне кажется, никогда и не бывает.