Но что? Уйти назад? Сразу развестись?! А дальше?!! Это же позор какой!!!

Она взяла себя в руки, сжала губы и шагнула – в свою такую семейную жизнь. И так и прожила – сжав губы и держа себя в руках, периодически срываясь на крик: «Всю жизна мне испортил!»

Если честно – дед, наверное, заслужил эту фразу. Он знал, что она любила другого. Но ему льстило, что она выбрала его.

Бабушка пронесла свою гордость сквозь всю жизнь. В самых разнообразных вариантах. Помню бабушкин рассказ, как одна женщина усмехнулась над чьей-то из их семьи – сестер ли ее, детей ли уже – бабайской одеждой. Бабушка ничего не ответила. Спустя время, сшила костюм с обложки журнала мод, а шила она отлично – это был один из ее источников дополнительного дохода. Пришла к той женщине и спросила: «Ну, как тебе эта бабайская одежда?» Это характерный пример бабушкиной гордости. И на всех фото она всегда действительно одета по моде тех лет.

В момент этого ее воспоминания, я бабушку недопоняла чисто эмоционально: мне показалось это мелким, даже глуповатым. Но где мне было понимать. Роль в становлении этой гордости сыграло многое. Когда их семью раскулачивали, бабушке было уже 12 лет. Жили в ИТК и назывались «нацменами». За что-то нужно было держаться, чтобы выжить, не потерять себя и не упасть духом.

Одна гордость питала другую, и сложно, конечно, выпутаться и разобраться, какая помогает жить, какая – мешает счастью…

Своего отца бабушка очень уважала и почитала. Он был, видимо, очень крепким хозяйственником, всегда знающим, что и как сделать, много могущим как нормальный мужик. А дед был – философ и поэт – в душе. С ним произошла такая романтично-драматичная история. После фильма «Гамлет» со Смоктуновским он шел в сумерках домой. И так глубоко задумался, что не видел, ни где сам идет, ни кто куда едет. И остальную часть жизни прожил без половины желудка и трети легкого. С бабушкиной крестьянской закваской, это было, видимо – не то… Смешно и будто не за что уважать. Хотя дом он с сыном вдвоем построил, и она это всегда помнила. Но больше помнила как-то потом – когда дед умер.

Я не знала этой истории. Ее даже мама не знала. Но почему-то с тех пор как я вообще стала мечтать о любви, меня неизменно посещала сопроводительная этим мечтам мысль, даже не мысль, а словно пережитое чувство – что гордость губит любовь.

А еще – не помню предмета раздумий и повода, но запомнился вывод. И судя по пейзажу за окном троллейбуса – голый ряд одинаковых тополей на фоне полузаснеженной-полузамерзшей земли газона – это была поздняя осень, почти зима первого курса университета. Я подумала, что кроме личной кармы души, у женщин видимо есть еще какая-то клеточная карма рода.

И я очень боялась поступить так же, как бабушка – не зная ничего о ней. Почему-то постоянно представлялась эта картина – обида, разрыв, задетая гордость – и постоянный слезный вывод: нужно выбрать любовь, только пожалуйста, пусть я выберу любовь.

Но выбирать пока было не из чего.

А гордость, не знаю – кармическая, клеточная, личная, родовая – взросла иного рода. А вернее жила – параллельно и безотносительно этим мечтам и выводам. Что нужно быть спокойной, свободной, независимой от таких чувств, вообще – от страстей, вообще – от привязанностей.

Моя сексуальность и моя эмоциональность – две язвительные насмешки над этой мною-какая-должна-быть.

Независимо от меня самой, меня реальной, во мне жил образ отрешенности, чистоты, свободы и… сдержанности? – да нет, это слово не причем. Должно быть нечего сдерживать. Из истории древнегреческой философии мне нравилось слово: