– Он хочет, чтобы я убедил вас помочь ему вычислить шутника, – после долгой паузы последовал ответ. – Только я что-то сомневаюсь, что это просто шутки. Стало быть, задание высокой степени опасности, и, конечно, я ответил ему, что никогда вас к этому делу не подпущу.

– А он что?

– А он все равно прислал мне на вас анкеты, понадеявшись, что я передумаю.

Тут Катя возьми да ляпни:

– Но почему бы нам и не…

– Нет!! – рявкнул Акунинский так, что затрещали стекла, и наконец-то повернулся лицом. Оно было покрыто красными пятнами ярости.

– Но, может, просто…

– Не-ет! Даже и не думай, сорвиголова ты этакая!

– Это я-то? – обиженно захлопала Катерина длинными ресницами, хотя упрек получила, как мне кажется, по заслугам.

– Но я не понимаю, почему он решил, что мы справимся с этой задачей? – недоумевая, вопрошала я, переведя взгляд с лучшей подруги на старшего товарища. – У них же там опера, спецназ, еще что-то такое…

– Дело очень деликатное, – кинулся Акунинский в пояснения и наконец-то сел за стол. – Потенциальный террорист может насторожиться, узрев поблизости мужчину крепкого телосложения с особым цепким взглядом. Другое дело, две хрупкие девушки, которые априори не способны на дедуктивные, а тем более боевые действия. Вам понятен ход его мыслей?

– Да, – с задором откликнулась Катька. – Что нам нужно делать?

– Так, – Борис с раздражением хлопнул по столу и глянул на меня, – уведи ее отсюда! Немедленно! – Потом ей: – Ничего не нужно делать, поняла, золотая моя? Ни-че-го! Возвращаться на работу нужно – вот что тебе делать! А ты чего носом шмыгаешь? – без перехода спросили меня недовольно, будто я была виновником своей собственной болезни.

Отчего-то я и впрямь почувствовала себя виноватой. Понуро опустив голову, ответила:

– Я болею. Температура.

– Вот! – поднял Акунинский вверх указательный палец. – А ты ее, полуживую, сюда потащила, не стыдно тебе, Катя? А?

– Почему это мне должно быть стыдно? – с вызовом откликнулась лучшая подружка, но щеки, правда, слегка подрумянились. – Нет лучшего лекарства от недуга, чем любимое занятие! К тому же с позиции террориста…

– И-ди до-мой! – стуча по столу, говорил Борис по слогам, как делал, когда хотел придать своей речи выразительность, но Катерина, совершенно его не слушая, продолжала говорить со следователем в один голос:

– …хворающая Юлька и тени сомнения не наложит…

– До-мой!! До-мой!! – не переставая стучать ладонью по деревянной поверхности.

– …в своей невинности и беззащитности, плюс ко всему…

– До-мой!!

Когда разноголосое бурчание и неприятный стук слились для меня в одну сплошную какофонию, а затылок пронзило тупой занозливой болью, которая заставила меня сморщиться и, на секунду закрыв глаза, приложить пальцы к месту поражения, Любимова вдруг подскочила на ноги и, ткнув в меня пальцем, сказала:

– Да вы посмотрите на нее!

Театральный фокус удался. Борис заткнулся и перестал стучать, в моем организме тоже наметились перемены: головная боль сменилась чувством любопытства. Я так захотела узнать, что за чушь она станет нести дальше, чтобы переубедить друга следователя, что, по-моему, даже температура прошла.

– Какой из нее агент? – продолжила между тем Катька. – Кто на нее подумает? Она же овечка!

– Ну спасибо! – Пару раз в жизни я видела овец, и они были не сказать чтобы очень красивыми. Особенное раздражение вызвало упоминание о материнской привычке называть свою дочь не по имени, как это положено во всех среднестатистических семьях, а по кличке – Овца. Конечно, «овечка» – уменьшительно-ласкательная производная от данного слова, но смысла это не меняло.