Джек не знал, что ей ответить. Вместо слов он накрыл рукой ее плечо и красочно представил, как стряхивает с той черную угольную пыль, растирая складки ее домашней клетчатой сорочки пальцами. Грудь вдовы тут же поднялась в глубоком мерном вздохе, а подбородок немного приподнялся. Мельком сунуться в очередной «душевный» шкаф и немного смазать петли в нем было меньшим из того, что Джек мог для нее сделать.

Дальше он собирался сделать гораздо больше.

– Я сорву парочку, хорошо? Ральфу знать необязательно.

– Может, дать тебе перчатки? – робко предложила хозяйка, когда увидела, как Джек принялся рыться в траве с клематисами голыми руками, предусмотрительно закатав тренч до локтей. – Ральф на экспертизу тоже пару штук с собой забрал.

– Давно это было?

– Где‐то час назад…

– Неужели? – Джек отряхнул руки от малахитового сока, выпрямился и вскинул тыкву, уже выбрав несколько чистых бутонов и сунув их в карман. На ощупь лепестки оказались бархатными, а стебли неестественно тугими, жесткими, как хворостины. Несмотря на то, что этим цветам было не место в Самайнтауне, Джек не ощущал от них самих угрозы, когда касался, – лишь легкую брезгливость. – А ты случайно не знаешь, куда Ральф потом направился? В участок?

– Не думаю. С ним был мэр.

– Мэр, хм-м… Тогда, пожалуй, я знаю, где их искать. Спасибо.

И Джек действительно знал. Он все равно собирался в то же место – не нужды ради, но ради беспокойства, которое верно перерастало в цепкий, первобытный страх по мере того, как он разглаживал пальцами цветы в кармане тренча. Подушечки от них горели, будто Джек касался горящих спичек. Его пронзало насквозь узнавание. Словно он уже когда‐то ощущал бархат таких же лепестков, этот теплый медовый аромат… Вот только где? Когда?

Джек думал об этом всю дорогу, пролегающую из одного конца Самайнтауна в другой. Он больше не искал виновника в прохожих – он искал его в себе. «Там был кто‐то, похожий на меня». Эта мысль никак его не оставляла. Ведь сколько существует Самайнтаун, столько здесь существует осень – вечная, незыблемая. Сколько происходит здесь убийств, столько и убийц Джек всегда находит. Есть вещи неизменные – и все их воплощает его город. Здесь не бывает «не того» и «не такого». Здесь все всегда одно и то же. И если такой, как Джек, все это создал, то лишь такой, как Джек, и мог все разрушить.

– И в небо щерились уже куски скелета, большим подобные цветам. От смрада на лугу, в душистом зное лета, едва не стало дурно вам [14], – пробормотал Джек себе под нос.

Он выпустил цветы из пальцев, спрятав их назад в карманы, миновал кафе «Тыква», впервые пропустив свой утренний кофе и даже напрочь забыв о нем, а затем точно так же проскочил через площадь, где медленно вырастали шатры, сцены и прилавки к грядущему Призрачному базару. Джек передвигался преимущественно закоулками, узкими и длинными, как черви, чтобы не встречать туристов и вспышки их фотоаппаратов. Так за полчаса он пересек Светлый район.

Особняк мэра возвышался на самом его краю, ровно на противоположном конце города от дома Джека. Франц шутил, что мэр распорядился отстроить так жилища не просто так, а для того, чтобы у них было как можно меньше возможностей встречаться. В это верилось легко: несмотря на взаимовыгодные договоренности и клятвы, Винсент действительно питал к Джеку любви не больше, чем ее питают собаки к ошейникам от блох. Пожалуй, среди своих предшественников – а все они были из рода Белл – он относился к Джеку хуже всех. Но Джек не мог судить Винсента за это, даже если тот судил его. Джек ведь уже не раз пытался объяснить: он чувствует лишь наступление смерти, а не то, как она крадется. И уж тем более он не способен ощущать, как кто‐то вроде сына мэра вводит себе в вену убойную дозу героина, которая станет для него последней.