– Что насчет оплаты? – спросила в лоб она, нервно тарабаня пальцами по подлокотникам кресла, когда Душица свернула карту и принялась запихивать ее обратно в тубус. Еще и так неаккуратно, что Лора, просидевшая над ней несколько недель, почувствовала, как у нее начинает дергаться правое веко.

– Я помню, рыбка, помню, – ощерилась Душица и забралась рукой под свою меховую жилетку с леопардовым принтом. – Держи свою реликвию! Только Джеку ни слова, помнишь?

Прозрачный пакетик с тяжелым золотым содержимым перекочевал из когтистых пальцев Душицы прямо к Лоре во внутренний карман. Она старалась не радоваться преждевременно, чтобы потом горько не разочароваться, но сердце ее уже пропустило удар, будто от спуска на американских горках. От счастья она даже забыла о Франце, стоящем позади, которому Душица вовсю кокетливо улыбалась, болтая ногами на краю сцены. Лоре было плевать на них обоих. Мысленно она уже бежала из города прочь, причем буквально.

– Эй, но ты же придешь на репетицию, так ведь? – Душица безжалостно выдернула Лору из ее фантазий. – Пожалуйста, не пытайся использовать это до ноября, у нас еще два концерта запланировано! На базар и на День города. Вдруг эта штука обратный эффект даст и с тобой случится что? А группа без барабанщика не группа. Кстати, ты уже и так две репетиции припустила! Обязательно приходи завтра, иначе Джек опять присядет мне на уши, что я тебя никуда не вытаскиваю из твоего кокона…

– Да приду я, приду, – оборвала ее Лора раздраженно. Конечно же, она врала. – Завтра буду.

Душица довольно улыбнулась, поднялась с края платформы и помахала ей рукой, прежде чем обернуться на установленные декорации и схватиться за фиолетовую голову от ужаса, потому что гигантский мухомор повесили вверх‐тормашками. Пока она верещала на рабочих, Лора лелеяла в кармане свою мечту. Затем она впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему и развернула коляску обратно к рынку.

– Эй, сосунок, я закончила! Можешь везти меня домой. Франц?..

Лора замолчала. Франца за ее спиной не было – и где‐либо еще на рынке, как она позже выяснила, тоже.

Зато была рука в велюровой перчатке, вскоре опустившаяся ей на плечо, чарующий запах цветов и широкая улыбка, которую Лорелея уже никогда не сможет забыть.

Там – жимолости купол ароматный;

Сплелся шиповник с розою мускатной:

Там спит Титания ночной порой,

Утомлена круженьем и игрой;

Из кожи змейка там скользнет узорной,

И эльфу в ней уютно и просторно[13].

Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»

Когда Титания закончила отмываться от крови, уже наступил вечер.

Удивительно, как легко было привыкнуть к покою, который она подарила и себе, и окружающим, когда наконец‐то отринула грезы о любви. Целых четыре года она не плакала в такси, не швыряла в мусор замызганные кашемировые платья и не стояла напротив зеркала, разинув рот, пока выбирала из зубов остатки чужой плоти. Целых четыре года она была верна себе и обещанию, что отныне никаких мужчин – и потому никаких убийств. Целых четыре года… И всего один никчемный день, который их перечеркнул. Нельзя было встречаться с ним в октябре, нельзя! Ибо чем больше ночь превосходит день, тем больше ее первородная суть превосходит человеческую, приобретенную и с таким усердием воспитанную. Тьма рвется на свободу – что на небо, что из кожи. Кто виноват, что Титания сглупила?

Четыре года покоя завершились криком в ванной. Она снова стояла возле раковины, опиралась на нее локтями и раздирала пальцами язык, пытаясь соскрести с него вкус несправедливо сладкий, опьяняюще людской. Плоды терна зрели под ее дрожащими ногами, а глас звал Титанию домой. Звон колокольчиков и лезвий: