Пошатываясь, я прохожу в туфлях от окна до двери. Ножка у Лели крохотная и туфли мне почти впору, но каблуки! – каблуки возносят меня на вершину Эвереста. Там страшно и прекрасно.

Без четверти четыре я еще сижу, развалившись в кресле.

– Бон жур! Оревуар! Месье, же не леми де ля труа!

Это звучит белибердой лишь для того, кто смотрел бы на меня со стороны. Ему, слепцу, не увидеть толпу восхищенных фрейлин и придворных, вереницей многоцветных бабочек скользящих перед моим троном.

Без десяти четыре между рессор кареты неумолимо проклевывается первый зеленый росток. Мыши еще не разбегаются по норам, но у кучера под ливреей отчетливо подергивается серый хвост.

Пора, пора!

Королевское одеяние летит в шкаф. Туфли – долой! Браслеты и кольца отправляются к прочим драгоценностям; их черед настанет завтра. Я спешно навожу порядок в гардеробной. Не должно остаться и намека на мое присутствие.

Дзинь-нь-нь! – звонит будильник. Леля Лагранская подскакивает на кровати, а я уже сижу на подоконнике, готовясь удрать. Да здравствует жара! Да здравствуют открытые окна!

Постепенно я потеряла всякую осторожность. Дядя Женя и Леля так заняты, когда встречаются, что я могла бы шнырять вокруг них – меня бы не заметили.

Нет, они не целуются и не обнимают друг друга, как мои родители.

Они ругаются.

Мы знали это и раньше. Однажды я услышала от бабушкиной знакомой: «Женька-то свою актриску все поколачивает?» Бабушка зашипела на приятельницу, но было поздно: я услышала и в первую минуту не поверила своим ушам.

Женька – это дядя Женя? Наш дядя Женя, веселый, играющий со всеми ребятишками поселка? Он подарил мне лошадку из шишки на спичечных ножках, с гривой из белых ниток. Мы прибегаем к Лагранским по вечерам – звать его в вышибалы. Он гоняет мяч с мальчишками постарше, но и малышам с ним весело. Он знает тысячу смешных историй, а с дедушкой поддерживает культурную беседу. «Талантлив, чертяка! – говорит о нем дед. – Хоть и пьет как свинья».

Но постепенно я убеждаюсь, что противная тетка была права. Дядя Женя добр и ласков с нами, детьми. С женой он превращается в другого человека. Ему не нужно, как мне, надевать для этого чужие вещи, – достаточно переступить порог.

– Стерва! Опять пила? К Гришке ходила пьяная? Ходила? Отвечай!!

Я стою за шкафом, задержав дыхание. Бестолочь, бестолочь! Не успела вовремя сбежать, заигралась Лелиными побрякушками.

– Не ходила я, котя! – плаксиво кричит Леля.

– Опять котя? Чтоб имена наши не путать, дура?

– Не смей со мной так обращаться! Я – актриса!

– Ты актриса, потому что я тебя такой сделал! – яростно цедит дядя Женя. – Без меня ты ничто! Блудливая овца!

Вечером я спросила у бабушки, что значит «блудливая». Бабушка ахнула и отчитала меня: не нужно брать из дедушкиного кабинета книги с верхней полки, в них всякая гадость понаписана!

Да только библиотека здесь ни при чем. Хотя спасибо, бабушка, что рассказала про верхнюю полку!

Дедушка сердиться не стал. Только посмотрел так пристально, что у меня сердце в пятки ушло.

– Где ты это слышала, Анюта?

– Не помню…

– Блудливая – значит «распутная». Так могут говорить о женщине, которая встречается с несколькими мужчинами одновременно.

«Или о женщине, которая изменяет мужу», – думаю я.

Смысл слова «изменяет» мне тоже не до конца ясен. Я смутно осознаю, что это что-то очень дурное. Наверное, Леля целуется с Черняевым. Фу! Ей ведь ужасно много лет!

Даже скандалы не могут отпугнуть меня от дачи Лагранских. Вещи встречают как давнюю знакомую; уверена, я знаю их лучше, чем владелица. В глубине ящика я отыскала белую пуховую шаль, пышную, как кремовая шапка на торте. Она обнимает меня за плечи и ласково гладит по щеке. «Леля давно про нее забыла, – думаю я. – Этой шали скучно лежать одной в ящике. Разве не говорит дедушка, что вещи должны служить по своему назначению, а не валяться без дела?»