– Зачем, Нина? – повторил он вопрос.

– Деньги, – спокойно, даже равнодушно отвечала прима-балерина Императорского театра.

– Ты думаешь, я дал бы тебе меньше?

– Что вы, – в голосе все-таки появился яд. – Щедрость вашего сиятельства… хорошо известна.

Андрей Николаевич улыбнулся. Вот знает, бестия, что больше всего в людях он ценит храбрость. Правда, еще и преданность. Но произносить это слово при содержанке, которая ему наскучила, было попросту нелепо.

Он продолжал вопросительно смотреть на нее. Нина вздохнула, поднялась. Отошла к окну.

– Глупо, наверное… – тихо сказала она. – Но у нас все было… как-то по-человечески. Не скажу – любовь. Это, конечно, сказки. А они хороши лишь на сцене. Но… вы были так… нежны. И относились ко мне… с уважением. Так было… До того самого письма, которое мне передали из вашей канцелярии.

– И вы оскорбились?!

– Да, – развернулась Нина – и с вызовом посмотрела ему в глаза.

– Ну, что ж, – поднялся князь. – Думаю, что на этом все. Дом останется за вами – я его распорядился выкупить. Желаю как можно лучше устроить свою жизнь.

– А газетчики меня пугали тем, что вы вышлете меня из столицы, – донеслось ему в спину.

Он только фыркнул.

– Вам просто все безразлично! И… мне вас жаль, – слова отразились от стен и растворились в воздухе облачком горьковатого аромата прекрасного, но ядовитого цветка.

Князь Андрей забрал фуражку с тростью у слуги и вышел, чувствуя, как прохладный сентябрьский ветер навевает ему мысли о свободе.

Он решил идти через парк. Во дворец, где обитал с самого рождения, но который со времени смерти родителей перестал быть домом, идти не хотелось. Хотелось уехать куда-нибудь с пустым блокнотом. И снова – как в юности – грифельным карандашом писать стихи, делать наброски, прятать между страниц красивые осенние листья…

Двух нападавших, что пытались убить его – МАГИЕЙ, – он уничтожил, одновременно разорвав им сердца. А вот абсолютно не магический кинжал, отправленный с истинно военной ловкостью ему в правый бок, – пропустил. Позор!

Но печалиться тому, что на него нападают военные, которых он искренне и вполне справедливо считал своими, было некогда. Метнул сгусток энергии в сторону нападавшего – и по хрипу понял, что не промахнулся.

А через доли секунды, по тому, как его скрутило невыносимой болью, понял, что первые две атаки были лишь отвлекающим маневром и основной удар – куда-то в область сердца – он опять пропустил.

Еще один вскрик. А кто сказал, что Великий князь Радомиров – легкая добыча? Да что он вообще добыча?!

Осознал, насколько все плохо, только когда стал оседать в золото листвы. Да… Разрешил личные проблемы с бывшей любовницей, нечего сказать… И о стихах помечтал. Хотя бы успел – почти успел – наколдовать перемещение к ближайшей целительнице…

Потом были какие-то странные видения – наверное, от потери крови. Хорошенькая девушка в белом платке целительницы, приговаривающая над ним слово «миленький». Он все хотел объяснить ей, что уж кем-кем, а вот «миленьким» – странновато и по старинке – его еще девушки не называли. Даже такие очаровательные. И молоденькие… Но ему все равно приятно. И он слушает этот голос, не позволяющий ему нырнуть в чуть мерцающую манящую тьму… Слушает, как девушка что-то приговаривает над ним.

Потом голос исчезает… Он понимает, насколько это неправильно. Тело начинает ломить, и с резким выдохом, отдающим острой болью в левом подреберье и в правом боку, мужчина приходит в себя.

Сразу вызывает подмогу – и в маленькой квартирке становится тесно.

– Убила бы! – заявила князю личная целительница, проводя руками над его многострадальным телом.