Гнедова пригласила их сесть на один из низких диванов, сама же устроилась на стуле напротив. Их разделял низкий журнальный столик с глянцевой поверхностью. Диванчик, на котором устроились Гуров и Крячко, оказался мягким. Сидеть на нем было удобно, не жестко и не мягко, а спинка имела такую высоту, которая подошла бы человеку любого роста.

– Мне пришлось попросить вас приехать так рано из-за моей работы, – Гнедова с сожалением взглянула сначала на Льва Ивановича, потом перевела взгляд на Стаса. – В двенадцать я должна буду уйти и вернусь только к ночи. Но до этого времени у меня куча дел. Придет покупатель, будет выбирать что-то из этого.

Гуров не понял, о чем она говорит.

– Мебель, – пояснила Гнедова. – Видите ли, эту квартиру получил от государства мой дед. Он когда-то был известным энергетиком, даже имел правительственные награды. Страна отблагодарила его жильем. В этой квартире четыре комнаты, она огромна. Подумываю продать ее, но сначала нужно разобраться с коллекцией дедушки. Я имею в виду все это барахло.

Она повела подбородком, и стало понятно, что речь идет как раз-таки о мебели.

– Тоже в своем роде антиквариат. Не знаю, почему дед увлекся именно этими предметами интерьера, но, по рассказам мамы, он тащил из каждой командировки то облезлые стулья, то какие-то тумбочки, то деревянные вешалки. После он их отмывал, чинил и приводил в божеский вид. Коллекционер из него был так себе, полагаю. Наверное, все это пережитки его трудного прошлого – он родился в очень непростые для страны времена, когда люди чаще голодали, чем ели досыта, и жили в ужасных условиях. Если честно, я очень плохо знаю историю своих предков. Не до того было.

Она замолчала, сглотнула и стиснула пальцами край стула.

– Теперь мне нужно все это продать. Уже есть желающие посмотреть и оценить мебель, – продолжила она и вдруг перевела светскую беседу на гораздо более болезненную для себя: – Я достучалась. Я смогла, понимаете?

Гуров все уже понял. Маска недоступности была сброшена – перед ним сидела не заживо замороженная теледива, а мать, сын которой покинул этот мир по совершенно непонятной ей причине. И уж если полиция решила записать ее ребенка в самоубийцы, то она была с этим абсолютно не согласна. Пошла до конца и добилась пересмотра уголовного дела.

– Дело теперь на Петровке, – сказал Гуров. – Предыдущее расследование прошло с ошибками. Мы постараемся их исправить.

– Надеюсь, виновные понесут наказание.

– Само собой. Но если все снова сведется к тому, что ваш сын…

– Если вы снова скажете, что он совершил самоубийство, то я найду другой путь туда, где мне помогут.

Гуров предпочел не отвечать на это.

В комнате появился Сергей с подносом, на котором стояли три пустые чашки и наполненная горячим кофе колба от кофеварки. Он аккуратно поставил поднос на столик.

– Сахар? Молоко? – вежливо спросил он.

– Тащи сюда и сахар, и молоко, – приказала Гнедова. – И почему здесь только три чашки? Ты разве не будешь кофе?

– Я уже завтракал, – спокойно ответил Сергей и вышел из комнаты.

– Гонора столько, что из штанов выскакивает, – поморщилась Гнедова. – Мой помощник, если что. Ну и водитель.

«И консьержка, и дворецкий, и садовник, и официант, – подсчитал в уме Гуров. – Так это с ним живет Гнедова? Или у нее есть кто-то другой?»

Гнедова не выглядела убитой горем. Тяжелые удары не сломили ее, а, напротив, закалили ее характер. К тому же она являлась публичной персоной, поэтому тем более научилась скрывать все эмоции. С момента смерти ее сына прошло четыре месяца. Наверное, это ничтожный срок. Или нет? У нее работа, она не может вечно носить траур. Но и оставить трагедию в закоулках памяти тоже вряд ли получится.