Цыплёнок заворочался и попытался встать.
– Куда? – Дора отложила в сторону пузырёк и схватила птичку за горло. Крепко сжала пальцы. Птенец вытаращил маленькие глазки и раскрыл клюв. – Всё равно сдохнешь, – ласково проговорила Дора, всыпала порошок и отпустила Хромоножку.
Птичка, мотая головой, плевалась и хрипела. Белые брызги разлетались по земле. Вдалеке отчаянно залаяла собака, и её клич тут же поддержала остальная деревенская братия. В разыгравшемся псином гвалте хрипа цыплёнка слышно не было, видны были только судороги, в которых бился несчастный. Дора с интересом наблюдала за странными конвульсиями. Птичка билась долго, возбуждённое трепыхание не заканчивалось. Может она мало всыпала? Он почти всё выплюнул. Дора вспомнила, как мама делила таблетку анальгина на четыре части, приговаривая: «На килограмм веса». Маленькой девочке смысл деления и сказанной фразы был непонятен. О дозировке лекарств она узнала позже, когда пришлось читать подслеповатой бабушке инструкцию к таблеткам. Количество необходимого порошка для цыплёнка рассчитать было трудно, и она прикинула на глаз.
Птичка трепыхалась, но не дохла, казалось, порошок наоборот, придал ей силы. Прошло минут десять. Наконец, цыплёнок замер. Дора присела и ткнула ему в грудку пальцем. Птенец пошевелился, но вяло. Дора сгребла птицу и затолкала назад в загон.
На следующий день, обнаружив полудохлого птенца, Матрёна покачала головой и, прихватив топор, отправилась за сарай.
Куриный суп с лапшой есть Дора наотрез отказалась.
– Вот глупая, это же самый цимес, – приговаривала бабка, утягивая беззубым ртом наваристую юшку. – Из молодого цыплёночка, м-м-м…
Дора долго смотрела на плавающее среди лапши в жёлтом бульоне крыло. Убирая со стола, она сгребла в коробку мелкие, кое-где обтянутые пупырчатой кожей косточки и вышла во двор. В том месте, где ночью трепыхался в агонии цыплёнок, теперь была лужица. Девочка разгребла пальцами сырой после дождя песок, переложила в выкопанную лунку обглоданные кости, прикопала и заплакала.
Глава шестая
В сентябре умер дед Матвей.
– Сгорел за месяц, – сокрушалась на поминках Матрёна. – А ведь такой здоровый мужик был. И не старый совсем. Всего-то седьмой десяток разменял. Жить бы и жить.
– Не вынес разлуки с Нюрой, – выдвинула свою версию милая, но недалёкая баба Зоя, поправляя кусочек хлеба на стакане с самогоном.
– А я говорила… говорила… Помните?.. Помните?.. – кудахтала напомаженными губами Елизавета Никитична. Кирпичного цвета помада прибавляла ей лет 10, но Елизавета кокетливо носила модные губы по всем многозначительным событиям. А какие в деревне события? Похороны да поминки. – Я тогда сразу сказала: следующим пойдёт.
– Да, – вздохнула Матрёна. – Нюрка ревнивая была. Видать, и на том свете без Матвея обойтись не может.
– Вот я и говорю. Кто бы мог подумать, что сердце мужика не выдержит. Сердце забрала, чтоб неповадно ему было до других баб, – несла околесицу баба Лиза, но все уважительно кивали головами, признавая в ней знатока в подобных вопросах.
– Сердце – такая штука… – Матрёна подпёрла кулаком щёку. – Вот и меня беспокоить начало. То как затрепыхает, то замрёт, то кольнёт, будто его иглой пронзило, и сразу слабость такая, хочется упасть и никогда уже не вставать.
– Как я тебя понимаю, вот я давеча…
Началась обычная стариковская тема – «у кого что болит».
Когда каждый во всех подробностях поведал землякам про свои болячки, снова вернулись к деду Матвею.
– Хороший мужик был Матвей, и как же мы теперь без него жить-то будем? – завздыхала баба Лиза. – Вдруг чевось сломается, кто починит?