Саламонский-младший с юности обожал азартные игры. А если с кем-то спорил, то только на деньги, хотя в них не нуждался и обязательно выигрывал.
Судьба его долгие годы будет крутиться монте-карлоской рулеткой, где ежедневно придётся ставить на кон всё, что есть. Чаще всего – жизнь…
Аманда Ренц кокетливо смотрела на Альберта.
– Я никогда не была во Франции. Никогда не купалась в тёплом море.
– Так в чём же дело, поехали.
– Когда?
– Сейчас.
– Ты сошёл с ума?
– Да.
– Тогда поехали…
Они понимали – скандала не избежать. И какого! Вселенского! Зная Эрнста Ренца, быть бы живу! Под ложечкой подсасывало, по телу пробегал озноб – и именно это ещё больше заводило. Они нервно посмеивались, но не отступали, поддерживая друг друга.
Аманда с Альбертом бросили всё и сумасбродно рванули поездом в Ниццу навстречу приключениям, новым ощущениям и чему-то ещё, что заставляет учащённо биться молодое сердце, тело – покрываться мурашками, а душу – вопить от навалившегося куража и абсолютного безрассудства.
Публика шла на Саламонского-младшего – на эту цирковую звезду европейского небосклона, о которой в последнее время в Берлине стали судачить едва ли не на каждом углу. В вечер побега, не увидев его в цирке в означенный час, пришлось объявить публике, что господин Альберт Саламонский неожиданно захворал. Что-то врали с манежа о самочувствии премьера, о какой-то там его травме, полученной на репетиции перед представлением, о скоропостижной госпитализации. Короче – шум, скандал, сдача билетов, требование неустойки, грустные физиономии родителей неугомонного Альберта.
– Весь в тебя, польско-прусский жеребец колена Давидова! Один в один! – Мать Саламонского-младшего, школьная наездница Джулия из известного циркового рода Карре, недобро сверкнула глазами в сторону мужа.
– Нет такой породы – польско-прусский жеребец. К тому же обрезанного.
– Есть! Вильгельм Саламонский называется! Яблочко от яблони…
– Это ты про змею-искусительницу и её плод с древа познания?
– Про червоточину в том самом яблочке!
– Откуда же тогда у нас с тобой четверо детей, если речь идёт о какой-то там червоточине?..
Глава четвёртая
Они откинулись на спины, порывисто дыша. Аманда улыбалась с закрытыми глазами, прислушиваясь к своему телу и к тому, что с ней только что произошло. Впервые. Переход из юности в молодость случился легко и естественно, как рассвет переходит в день…
– Любишь?
– Не-а!
– Тогда зачем?
– Интересно!
– Тебя теперь отец убьёт. Он на всех углах звонил, что отдаст тебя только за датского принца.
– А я отдалась самому королю. Королю манежа. Тоже неплохо.
– Теперь жди вражды Монтекки и Капулетти.
– Это кто? Что работают? Итальянские акробаты?
Саламонский повернул голову, многозначительно взглянул на юную цирковую прелестницу, чуть помедлил с ответом.
– Ну что-то вроде того. Неважно. Они уже давно не работают…
Луна спряталась за наплывшее облако. Ночь снова накинула бархатное покрывало на морской берег. Накатывающиеся волны погромыхивали прибрежной галькой. Море словно обещало берегу что-то в эту ночь, тихо шептало: «Щщ-щасс! Щщ-щасс!..»
Они нашли этот береговой выступ вдалеке от тех мест, которые посещают отдыхающие. Там и днём-то не было ни души, чего уж говорить о ночи. Надо сначала спуститься по валунам вниз и далее по крупной гальке к самой воде, где галыши уже помельче и круглее, обтёсанные водой. Лежать на них было малоприятно, но с подстеленной одеждой терпимо.
Вода была тёплой. Море – глянцевым и невесомым, словно плаваешь в чёрном масле. Если бы не луна, которая периодически появлялась на небосклоне, ощущения вообще не с чем было бы сравнить. Будто висишь в невесомости, где нет ни верха, ни низа.