– Все-таки я нашла приключение для своего тела и гордость для души, – радовалась потом довольная няня, делясь замечательными впечатлениями со своей близкой подругой по сотовому телефону.

Примерно такими были все последующие дни их медового месяца. Она была из тех молоденьких крепких девушек, которые как магнитом притягивают к себе возрастных мужиков. Григорий постоянно просил ее играть на саксофоне простенькие мелодии, а она быстро освоила довольно сложный инструмент и своей игрой сначала соблазняла его на секс, потом блаженно дремала около ребенка в перерывах между приготовлением пищи. Для нее это было настоящее женское счастье. Однажды во время очередного отдыха в зале на диване после энергичного коитуса и получения большой порции интимного наслаждения няня спросила его как бы между делом невзначай:

– А как этот саксофон попал к тебе? Расскажи мне, пожалуйста, его настоящую историю.

ЕГО МАМА

В расслабленном состоянии после замечательного сексуального эпизода на Гришу накатила откровенность, и он доверчиво открыл няне всю свою душу:

– На нем играл мой отец, который умер не так давно от нервного расстройства, царствие ему небесное. Как и многие другие музыканты он был эмоциональным человеком и от этого много выпивал, сокращая тем самым свою жизнь. Это достойно сожаления, но такова наша реальная российская действительность. Мой отец выступал на сцене везде, куда его приглашали, но постоянно работал в ансамбле ресторана и каждый день бывал под мухой. Моей матери это не нравилось, она еще подозревала отца в изменах и частенько закатывала громкие скандалы, хотя сама тоже иногда грешила на стороне. Мама презрительно называла музыкальный инструмент отца сексофоном от слова секс и настоятельно требовала, чтобы он устроился на работу по своей инженерной специальности. Короче, всю жизнь они жили между собой как кошка с собакой. Отец иногда выезжал с концертной бригадой на гастроли в погоне за большими деньгами.

– Что тебе дома не сидится? – спрашивала его мама.

– Я никогда не отказываюсь выступать! – с гордостью отвечал отец, фанатично преданный музыке.

И вот когда его не бывало дома, к маме частенько приходил самый лучший и давнишний друг отца дядя Костя – здоровый такой молчаливый мужик высокого роста с прилизанным пробором темных волос, который всю жизнь работал таксистом. Мне было тогда уже больше восемнадцати лет, и я учился на втором курсе института. Однажды, когда этот друг нашей семьи пришел в очередной раз, мама отправила меня погулять, но уточнила по своей бухгалтерской привычке к точности:

– Ровно один час и ни минутой больше.

Во дворе мы с ребятами решили играть в хоккей, и я вернулся домой взять клюшку. Потихоньку открыл входную дверь своим ключом и прошел к себе в комнату. В коридоре услышал, что мама охает в спальне и громко выражается самым настоящим матом:

– Да, Костик! Как всегда, хорошо дерешь, так твою мать! Давай-ка еще разок снова да ладом!

Я подошел, приоткрыл дверь спальни и увидел своими глазами натуральное совокупление. Мама в совершенно раздетом виде лежала на спине в большом кресле с задранными вверх и в стороны коленками, а дядя Костя дергался между ними голым задом ко мне.

Мама увидела меня, округлила от удивления большие глаза, а потом виновато улыбнулась и приложила пальчик к губам, чтобы я молчал. Я махнул пару раз ладонью, успокаивая ее и продолжал смотреть на их забаву. Она показала рукой на дверь и помахала ладошкой, предлагая мне удалиться и не смотреть, но я отрицательно покрутил головой, буквально загипнотизированный таким необычным зрелищем. Тогда мама иронично покачала головой, тихонько засмеялась и по своему смелому можно сказать беспечному характеру не то, чтобы стала играть роль любовницы специально для меня, а как бы вынужденно согласилась с моим присутствием в такой глубоко интимный для нее момент. Для нее это было неожиданным и можно сказать интересным развлечением. Она всегда по жизни была максималистка, а теперь просто перестала обращать на меня внимание, продолжая картинно обнимать дядю Костю за плечи и задирать свои хорошие ножки пятками на его поясницу. Мое пристальное наблюдение стало для нее каким-то дополнительным возбуждающим стимулом, и она порой переводила взгляд на меня с бесстыдной вызывающей улыбкой, как бы говоря: