— Повезло, что пронесло. Там немного грустно, — в своей саркастичной манере отозвался Молох.

— Но ты же выжил. Целых десять лет. Это срок.

Молох поднял на него задумчивый взгляд, в котором Саид уловил кое-что ещё. И он точно знал, как это называется. Гнев. Тот самый, которым живёт и сам.

— Мысль о мести помогла, — подтвердил его догадки Молох.

— Кого надо грохнуть?

Елисей покачал головой, слабо и как-то безрадостно усмехнулся.

— Э, нет. Это моя месть.

— Ты же говорил, не хочешь больше убивать.

— Не хочу. Это будет последнее убийство в моей жизни.

— А что потом? — Саид и сам бы хотел знать, что бывает потом. Но боялся представить это «потом». Потому что в нём может не быть её… Той, с кем хотел бы это «потом» провести. А потому отчаянно боялся его.

— А потом… А потом всё. Потому что без неё я жить уже не смогу, — задумчиво пробормотал Молох и опустошил, наверное, десятый по счёту стакан.

— Без неё? Без мести?

Молох поднял на него взгляд, и стало всё ясно даже без слов. Он не о мести. Он о женщине.

— Без той, которая меня предала. Это из-за бабы я десятку тянул.

Жестоко. Для такого, как Молох, вдвойне. Обычно люди, вроде него, не верят никому и никогда. А если кого-то пускают в своё сердце, то это навсегда. В общем, всё, как у Саида. Только Надя его не предавала. Её у него забрали.

3. ГЛАВА 3

Я подошла к окну, осторожно выглянула наружу и вздрогнула, когда за спиной послышались негромкие шаги.

— Я же говорил, не открывать шторы. Какое из этих трёх слов тебе непонятно?

— Прости, — отшатнулась назад, затыкая тяжёлой шторой просвет. — Я просто по солнцу скучаю.

— Твоя любовь к солнцу может стоить мне жизни. А я не собираюсь подыхать, потому что какой-то бабе захотелось погреться. Обогреватель вон там, — указал на калорифер у кровати, куда я сама его и поставила.

— Мне кажется, ты слишком осторожничаешь. Нас уже давно никто не ищет. По крайней мере, так, как искали раньше.

Мужчина скривил губы в подобии ухмылки.

— Значит, ты не знаешь моего брата, раз так думаешь. Есть хочешь?

Я кивнула, облизнув потрескавшиеся от недостатка витаминов и отсутствия косметических средств губы.

— Садись, — он плюхнулся за столик, кивнул на стул напротив. Подвинул мне пакет с едой. — Разложи.

— Долго мы ещё здесь пробудем? — я достала контейнеры с мясом и овощами, открыла упаковку с хлебом.

— Посмотрим.

— Так долго на одном месте мы ещё не задерживались.

— Пока тихо всё. Видать, тебя и вправду уже не ищут, — уставился на меня испытующе. Ждёт реакции. Я уже не раз замечала, что ему интересны человеческие эмоции. Наверное, оттого что сам их не испытывает.

Но я уже научилась не показывать свои чувства. Жаль, я всё ещё их ощущаю…

— Что ж, это, наверное, хорошо.

— Но ты не испытываешь по этому поводу радости, ведь так? — не знаю, угадал он, или я пока плохо скрываю свои эмоции. Как бы там ни было, он прав.

— Не испытываю.

— Почему?

Я пожимаю плечами, попросту игнорируя его вопрос.

— Есть хочется, — ставлю на стол тарелки и приборы.

— Ты его любишь, — заключает он и принимается за еду.

— Я не знаю, — вру, потому что мне сложно признаться в этом даже себе. Мне вообще сложно что-либо объяснить.

— Как оно? Любить?

— Любить? — поднимаю на него потерянный взгляд. — Нууу… Это сложно пояснить словами. Это нужно чувствовать.

— Ясно.

— Ну ты ведь любил хоть кого-нибудь? Маму, отца, может? На худой конец собаку, кошку, хомячка. Хотя бы чувствовал привязанность?

Он поднимает на меня равнодушный взгляд.

— Нет.

— Совсем никого?

— Нет.

Как же всё сложно.

— Ну… Девочки тебе нравились в юности? Всем мальчишкам нравятся девочки.

Он поднимает на меня глаза, я смотрю в них и понимаю: он не был мальчишкой. С таким диагнозом не испытывают даже обычных детских радостей.