Сельдь выгружали у пирса обыкновенными зюзьгами, перекидывали ее в носилки. Монтаж приемных линий только начался. Да и кто мог предполагать, что путина начнется на два месяца раньше обычного!

Волнующая весть подхлестнула всех – рыбаков, механизаторов, обработчиков. В середине февраля двумя колоннами вышел на лов отряд океанских сейнеров Управления тралового и сейнерного флота. Зазвучали в эфире голоса капитанов. Сейнер «Ом» во втором замете взял четыреста тридцать центнеров рыбы.

Погода срывала промысел. В тяжелые штормовые дни суда отстаивались в ковше. Район лова передвигался к северу и снова отступал на юг. Самым характерным в это время был короткий разговор:

– Ну, как?..

– Воду цедим…

Предпутинное напряжение росло, неумолимо захватывало всех. Менялась температура воды, стада сельди поднимались ближе к поверхности моря. Максим Семенович Дурманов, стоя на мостике только что отремонтированной «Обояни», ворчал:

– Ничего, мы свое возьмем. И «кошелек» рвать не будем…

Наконец, наступает долгожданная тревожная ночь. На мачте разведывательного судна мигают красные огоньки. Начальник поискового рейса охрипшим от ветра и усталости голосом командует по радио:

– «Обоянь», «Обоянь»… Я «Никополь»… Ваша очередь третья. Как поняли? Прием!

– Понял вас, понял, – отвечает Дурманов, – Иду третьим.

Снова призывно мелькают в ночи красные огоньки. Наступает очередь Дурманова. В воду летит с траулера светящийся буй.

– «Обоянь», «Обоянь», буй в центре косяка! Иди в замет!

– Вас понял. Иду в замет!

Полосой сбегает с поворотной площадки в темную воду кошельковый невод – стена из дели шириной в сто метров и длиной в полкилометра. Остается в шлюпке прыгать на волнах матрос с фонарем.

Судно «пишет циркуляцию» – совершает круг вокруг светящегося буя. Стенка из сетей разворачивается и окружает косяк.

– Выбирай!

На лебедку наматывается бежной конец. Где-то внизу, под водой, смыкается нижняя подбора невода, запирая рыбу в «кошельке».

Почти час напряженно работает весь экипаж. И вот у борта сейнера начинает колыхаться тяжелая рыбья масса.

В эфире снова звучит голос Дурманова:

– …Залился рыбой полностью. Прошу транспорт. Прошу транспорт…

Голубым рыбьим серебром, действительно, залиты трюм и палуба. Подходит транспортно-холодильное судно, спускают храпок рыбонасоса в сливную часть невода и начинают перекачивать рыбу в просторные трюмы.

Просьбы о транспорте раздаются уже со всех сторон. Кто-то требует помощи особенно настойчиво, сообщает, что рыба может «залечь», то есть уснуть, опуститься многотонной массой на нижнюю часть невода. Придется тогда распустить «кошелек». Прощай улов!..

Пением сирен, шумом моторов, лязганьем цепей наполнена ночь над Татарским проливом. Множество огней отражается в темной, неспокойной воде. Лов ведут одновременно более ста тридцати судов.

Это – путина.

У длинного пирса Южного рыбозавода при свете прожекторов рыбонасосные установки высасывают сельдь сразу из шести сейнеров. Рыба течет по гидрожелобу над головами людей в посольные цеха, бьет тугими струями в бетонные чаны.

Все больше сельди на причалах. Начинают брать рыбу бригады ставных неводов. И, наконец, рыбьи стада ударяют в берег, море на много километров заливается нежным бело-голубым цветом.

Настоящая лавина сельди обрушивается на рыбокомбинат. Люди не справляются с работой, не успевают рыбонасосы. Суда с уловам выстраиваются у пирсов в очередь.

Сергей Терентьев, покачиваясь, пробивается к приемщику.

– Рыбу когда примете? – спрашивает он устало, почти без выражения. – В море надо идти…

Не получив ответа, поворачивается, шагает обратно и, уронив голову, усаживается на палубе бота. Ребята из его экипажа, приткнувшись в разных уголках судна, спят – в мокрых ватниках, с ног до головы измазанные серебристой чешуей. За последние трое суток они впервые сомкнули глаза…