Сын доставил бренное тело своего отца на Сахалин, назначили день похорон. Всё было достойно и уважительно: в день прощания с усопшим в Доме культуры мореходов у гроба стоял караул из руководителей «мореходства», были горы цветов. Горестные лица родственников, печальные лица друзей и коллег. Похоронили на городском кладбище, на возвышенности, откуда виден Татарский пролив, морские суда и чёрно-белые красавцы-паромы, связывающие остров с материком. Опускали гроб в сахалинскую землю, и в это время донёсся гудок из гавани. И как ответ ему, что-то пропела тонким голоском незримая пичуга. Словно перекличка корабля и отлетевшей от тела души Человека. Застучали комья земли о крышку гроба. Люди расходились с кладбища, оставляя свеженасыпанный горб с деревянным крестом над ним. Жил Человек, и нет Человека… Остались печаль и грусть, и они тоже не вечные. Да ещё остался монументальный памятник на могиле, памятник Человеку, смотрящему в море. И памятники… они тоже не вечные.

Сын рьяно продолжил дело отца. На поминках в кругу родственников, друзей и коллег он был в меру печален, сосредоточен, деловит. Где-то в середине вечера собрал доверенных руководителей подразделений пароходства в отдельной комнате. О чём они там говорили – не для чужих ушей, никому не ведомо, кроме тех, кто был задействован в делах. Дела не станем обсуждать, поскольку не наши они. Скажем так: был дан старт свободному предпринимательству. И пошли-поехали дела, начатые ещё в далёкие перестроечные годы отцом. «Работай с менеджерами “мореходства”, – говорил отец, – приближай, плати, контролируй и гони в шею тех, кто мешает. Не жалей денег для чиновников, всё окупится». Впоследствии сыну удалось приумножить благосостояние своё и своих ближайших соратников за счёт всё того же пароходства.

Шли годы. Сын контролировал «мореходство». Приближал. Платил. Гнал в шею. Дружил с чиновниками. Не боялся. Не стеснялся. Не церемонился. Ловчил. Обманывал. Стал богатым. Но всё кончается. К несчастью, и жизнь когда-то кончается.

Но, слава Богу, жизнь сына продолжается. И богатство при нём осталось. Вот только лишили возможности набивать карман за счёт «мореходства». Его жизнь теперь продолжается на выселках, в другой стране. О чём он сейчас думает под чужими пальмами? Хорошо ли ему там? Мы его не спросим, и нам он правду не скажет. Наверное, ему там хорошо, если он не возвращается на Сахалин? Или не может вернуться? Кто-то из сахалинцев видел его на Кипре, поливающего безрадостные мальвы. И пошёл слух, что потерялся он в чужом краю. Полинял. Осунулся. Оплешивел. Прежде розовое личико посерело. Время не делает любого человека краше? Как сказать… Разве мы не видим красивых старых людей, с лицами добрыми и благородными? Говорят, что некто N. сказал по этому поводу: «С возрастом душа человека ползёт на его лицо». Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.

Ты, мой читатель, сердобольный и добрый, наверное, пожалеешь ушедшего в мир иной Человека. Признаюсь тебе по секрету, и мне его жаль, очень жаль.

Аркадий Шишов! Небезызвестный делец на Сахалине. Для своих он просто Аркаша, Арканя, Каня… Прозывают его то Шиш, то Кукиш, а то и Шиш-Кукиш. Щёчки розовые и пухленькие, а по форме как у тушканчика. Глаза светлые, но, если присмотреться, так очень даже плутоватые, и была эта самая плутоватость хорошо замаскирована этакой доброжелательной улыбочкой, мелкой и быстрой. Улыбнётся вдруг ни с того и ни с сего, словно фонариком неисправным блеснёт. И тут же улыбочка исчезнет. Чему или кому зубки показал, и не поймёшь. Может, своим отдалённым мыслям?