Олаф и Бломме в парадных одеждах сидели во главе бесконечно длинного деревянного стола, и девушка, казалось, хороша сегодня, как никогда. На ней было длинное платье, расшитое золотом – подарок жениха, рукава украшены обручьями, а на груди лежала тяжелая цепь с подвесками из рун, что символизировали благополучие, счастье и любовь. Лоб ее был украшен тонким ободом, удерживавшим белое покрывало – замужним женщинам следовало покрывать волосы. Щеки раскраснелись, то ли от жара огня, то ли от волнения, а синие глаза, обычно такие холодные, – сияли, словно звезды. И даже конунг, сидевший по правую руку от брата, не мог не признать, что Бломме чудо, как хороша! А уж рядом с Олафом: да знал ли кто пару прекраснее, с тех пор как великие асы покинули этот мир? Кюна Ингрид же, напротив, хмурила брови и постоянно морщилась: ей не нравилось, что младший сын женился на служанке, дочери бедного земледельца, она уже и забыла, что сама была простой рабыней прежде.

Когда все обряды завершились, а свадебный пир был в разгаре, конунг поднялся, снял с груди тяжелую цепь, украшенную амулетом с вырезанными на нем рунами, и протянул ее Хельге-земледельцу.

– Отдаю тебе это, Хельге, сын Халварда, в знак того, что теперь мы – родичи, – произнес конунг. – Да хранит тебя Один!

Хельге поднялся, поклонился конунгу и протянул ему в ответ свой кинжал, не слишком красивый, небогато украшенный, но ничего дороже у него не было.

– Для меня честь быть твоим родичем, Онн-конунг, и умереть за тебя, если потребуется! – еще раз поклонился тот.

Хельге с Каменного мыса так и застыл с раскрытым ртом, когда получил богатые свадебные дары и сообщение, что принц Олаф просит руки его дочери, а потом еще долго не мог поверить в нежданно свалившееся на него счастье – породниться с конунгом.

Олаф и Бломме почти не слышали, что творилось вокруг, они лишь смотрели друг на друга, сияя от счастья. Застолье все продолжалось, скальды пели свои песни, одну за другой слагали висы, прославляющие доблесть жениха и красоту невесты, а потом взгляд конунга упал на уже немолодого дружинника, знатного ярла, сидевшего на другом конце стола.

– А почему это Хлодвиг так молчалив сегодня? – громоподобно выкрикнул Онн, заглушая пение скальдов, – Или не весело тебе на нашем празднике, а Хлодвиг-ярл?

Вздрогнув, Хлодвиг поднял голову, так резко, что его седая борода, заплетенная в косу, чуть не макнула в кубок с медом.

– Это прекрасный праздник, каких нет и в Асгарде, – откликнулся он. – И я желаю счастья молодым! Прости, что задумался о своем, конунг! Никак не могу забыть, что видел в походе. Прости меня.

Хлодвиг с дружиной совсем недавно вернулся из похода в дальние земли, целью его было не воевать, не грабить, но узнать, что же там дальше, за морем. А вернувшись, держался обособленно, стал вдруг тихим и молчаливым, словно сторонился своих боевых товарищей, и конунг не мог этого не заметить. Оттого и спросил сейчас прилюдно – хочешь сказать, так не таись, говори перед всем родом!

– И что же ты видел? Поведай нам! – в голосе Онна послышалась заинтересованность, а в зале воцарилась полная тишина. Хлодвиг-ярл замешкался, смутившись от столь большого внимания к себе.

– Море, бескрайнее, бесконечное… – наконец, выговорил он, – Острова, населенные неизвестными народами. Высокие скалы. Луга, покрытые фиолетовыми цветами. Покой и красота кругом. Те края богаты. Там куда теплее, чем здесь, дольше стоят солнечные дни, а земли плодородны. Нас ждала бы знатная добыча! Живущие там – не воины, но земледельцы и скотоводы, они не смогли бы биться с нами.