«Кавказ подо мною. Один в вышине…». Кажется, первые две строфы запомнила. Надо за это пару ложечек макарон съесть. М-да, здесь всего-то три ложки осталось. Стыдно оставлять даже. Лучше доем. Вот это да! Съела целую кастрюльку макарон и не заметила… Ладно, маме бульон будет. Через полчасика надо проверить, сварилось ли мясо.

«Кавказ подо мною. Один в вышине…».

Спустя полчаса зубрежки я снова на кухне – втыкаю вилку в мясо. Воткнуть воткнула, а вот вытащить – никак. Мясо еще жесткое и схватило вилку не на шутку. Беру в другую руку нож, чтобы снять мясо с вилки, пытаюсь придержать щекой соскальзывающую с плеча шаль, делаю неаккуратное движение… Ай-яй-яй! Плюх! Мясо шлепается в кастрюлю, и кипящий бульон фонтаном брызг обжигает мне руки. Отпрыгиваю назад и вижу, как бахрома маминой любимой васильковой шали петлями прицепляется к газовой печке и кастрюле и тянет их за собой. Бабах! Кастрюля опрокидывается на меня вместе с плитой, мгновенно вываливая мясо и выплескивая жирный кипящий бульон на меня и на пол вокруг… А-а-а! Между штаниной и тапком – голая нога, моментально вспухает огромный волдырь.

– Тома! Что случилось? – на шум перепуганная соседка прибегает из своей комнаты.

Она чем-то мажет мой ожог, затем подсоединяет сдернутый газовый шланг, помогает мне вымыть кухню от бульона и приговаривает:

– Томочка, запомни – никогда на кухне в такой одежде не работай. Неспроста повара надевают колпаки и фартуки, и рукава аккуратно закатывают. Это твоя безопасность, всегда думай, что ты делаешь. Из-за неправильной одежды могут случиться травмы пострашней.

Я слушаю ее наставления вполуха, больше всего меня сейчас волнует, как объяснить маме, откуда на ее шали ужасные жирные пятна. Слезы наворачиваются сами собой, нотации соседки прерываются моими всхлипываниями:

– Мне от мамы попадет, я ее любимую шаль запачкала!

– Ничего, постираешь. Пусть опрокинутый бульон будет самой большой неприятностью в твоей жизни! А вот и Мария с работы идет.

Мама с тревогой ощупывает и оглядывает меня, ревущую от боли и обиды, укоризненно качая головой. Тетя Ира заполняет неловкую паузу:

– Не ругай Тому сильно, ей и так перепало. Обожглась, да и испугалась. С кем не бывает. Пойду я. Сегодня мой Вася вернулся.

– Да Вы что? Ух ты! – в один голос радуемся мы.

Но соседка переходит на шепот:

– Такого насмотрелся там… Седой весь. По районам ездили, колхозы организовывать. В одном селе собрание провели, выбрали правление из местных и уехали. А бандеровцы тем, кто за создание колхоза голосовал, руки отрубили. В другом районе сожгли активистов вместе с семьями. Детишек за ноги хватали – и об стенку головой.

Холодок ужаса бегает у меня по спине, и на минуту я забываю об ошпаренной ноге. А тетя Ира говорит совсем тихо, оглядываясь на свою дверь:

– Из пяти тысяч коммунистов, которых вместе с ним направили, вернулась десятая часть. Некоторые пропадают, а потом всплывают в реках или находят мертвыми в лесу. Бандиты отнимают у крестьян скот, зерно, картошку. Даже своих не щадят. Если заподозрят, что сотрудничал с Советской властью, будут пытать и убьют. В общем, не получилось с колхозами. Только говорить об этом вслух нельзя, привлечь могут за антисоветскую пропаганду.

А я вспоминаю о Володе. «Жаль, что ему об этом нельзя написать, – думаю я. – Он, наверное, храбрый! Он борется с врагами Советской власти! И пистолет у него есть!»

Дзынь-дзынь… Дзыыынь. Теплый майский весенний вечер. Покачиваясь, весело бежит знакомый вагончик по узкой трамвайной колее города Львова. Я подбегаю к передней двери, звонко цокая каблучками по брусчатке, и нетерпеливо стучу в водительское стекло.