Потом она стала вдовой. Ее супруг умер глупо и бесславно: напился на пиру и ночью захлебнулся собственной блевотиной. Ингеборг надела траур, но сердце ее ликовало. Теперь она была королевой Готеланда, и ложе ее было свободно. Народ и знать любили ее, а не вечно пьяных и жестоких сыновей Гензерика. Лишь старший из всех родственников покойного короля, его тридцатисемилетний племянник Эрманарих, сильный и хладнокровный, мог защитить Ингеборг в развернувшейся династической борьбе. Она сделала выбор, и Эрманарих стал ее любовником. Впервые она поняла, что такое любовь, и за такое счастье она была готова бороться со всем светом. Но Эрманарих был христианином, а она – язычницей. Предстоял выбор – соединиться с Эрманарихом или остаться верной родительским богам. Она выбрала. В ее воображении христианский Бог имел лицо ее любимого.

Война за престол шла шесть лет. Впрочем, войной это было трудно назвать – просто сыновья Гензерика поочередно ездили то к римскому папе, то к соседям, прося признать их права на престол. Но закон говорил ясно: «Старший из родичей короля да взойдет на престол». Не сыновей – родичей. Эрманарих был старшим. Так Ингеборг осталась королевой. Тогда ее пасынки начали подбивать знать на мятеж. Эрманарих упредил заговорщиков. Один из двоюродных братьев нового короля внезапно умер, отравившись грибами, второй утонул, третьего смерть настигла в тот момент, когда он развлекался в компании шлюх. Просто вошел некто и вонзил кинжал королевскому сыну в то место, где соединяются шея и голова. Убийцу так и не нашли. Испуганные этой чередой смертей, трое уцелевших сыновей Гензерика присягнули новым королю и королеве. Так закончилась борьба за трон Готеланда, в меру подлая. В меру кровавая, в меру отвратительная, как и любая борьба за власть.

И вот уже почти двадцать лет она королева готов. Ей всего тридцать четыре, но сколько уже пережито! Три года она была женой Гензерика, десять лет женой Эрманариха. Норманнское прошлое стало воспоминанием из какой-то невыразительно далекой жизни, в которой она была другой Ингеборг. Цепь разорвана, и соединить звенья больше нельзя. Лишь ее языческое имя и та чистая синева глаз, о которой так льстиво пели ей придворные тулы и которую нечасто встретишь в Готеланде, напоминают о той прошлой жизни. И то главное, что осталось в ее жизни после смерти Эрманариха – маленькая Аманда, – разве она нормандка?

Как тяжело, как больно, как неизбежно врастать корнями в землю, не удобренную священным прахом предков! Но пытаться обрубить уже вросшие корни не менее тяжело…

Ингеборг задремала, Герберт бесшумно выскользнул из шатра, присоединился к воинам у жаровни. Высоко над головой в черноте зимнего неба мчались тяжелые, несущие снег тучи, и волны холодного ветра раздували угли в жаровне.

– Сегодня на дороге никого не встретить, – говорил Рогериус, жаря над углями кусок мяса, насаженный на острие стилета. – Мы проехали несколько деревень – там остались только дряхлые старики. Словно моровая язва здесь прошлась. Все ждут чего-то страшного.

– Его милость граф опасается измены, – заметил другой воин. – Такого озабоченного лица я у него давно не видел.

– Посмотрел бы я на тебя, Готтшалк, будь ты на его месте! Сопровождать саму королеву – это тебе не шутки.

– А я рад, что мы не взяли с собой принцессу, – произнес Рогериус. – Такая дорога не для маленького ребенка. Да еще холод крепчает.

– Клянусь святой Фридесвитой, таких морозов давно не было!

– В этих ледяных ночах есть что-то особенное, – заговорил Герберт словно сам с собой. – Я шел и шел, и вокруг меня были мертвецы. Меня окружало безмолвие. Кроме вороньего карканья и волчьего воя не слышал других звуков. Но когда мороз становился крепче, и воздух мутнел от ледяной пыли, я отчетливо слышал голоса. Я слышал крики душ, которые так и не обрели покоя… – Герберт поднял глаза на помертвевшие от страха лица воинов. – Это окончание жизни. По этим обледенелым пустым равнинам бродит сама Смерть.