Возницу нашли среди крестьян, нашедших убежище в стенах Луэндалля, а вот повозку Адмонт дал монастырскую. Для отвода глаз ее нагрузили крынками и горшками – товаром, который вряд ли соблазнил бы наемников. Герберта одели купцом и обрили ему голову, чтобы тонзура не выдала. Письмо от Адмонта, написанное рунами по-норманнски, было зашито в воротник камзола. Прочие указания Герберт получил на словах.

Дорога от Луэндалля до Балиарата заняла четыре дня. Чтобы избежать подозрений, поехали не большаком, а узкими проселочными дорогами между деревнями – здесь был меньше риск нарваться на вездесущих наемников или шайки мародеров. Герберт сильно страдал от холода. У него появился лающий кашель и страшно болело плечо. Лежа на охапке сена в повозке, он думал, как поступит, если наемники схватят его. Ему рисовались жуткие картины пыток и казней, которым его подвергнут.

На третий день близ какой-то деревушки они попались на глаза небольшой ватаге головорезов. Их предводитель, дюжий фриз с пропитой рожей, приказал обыскать Герберта и повозку. Если бы не сильный холод, наемники, конечно, сообразили бы, отчего этот худосочный купец так дрожит. Они ничего не нашли (Герберт предусмотрительно засунул кошелек под одну из досок кузова), в ярости разбили несколько горшков и ускакали восвояси.

В эти края еще не докатился тот безумный пароксизм уничтожения, который бушевал по Готеланду, и здешние места еще не познали тех бедствий, которых с избытком хлебнули люди на севере. Но воины Аргальфа уже рыскали по деревням, отбирая скот и все мало-мальски ценное; уже дрожало в ночном небе зловещее зарево, и можно было только гадать, что на этот раз подожгли наемники; уже угрюмы и испуганы были лица крестьян; уже попадались на пути мызы, покинутые хозяевами, бежавшими невесть куда в поисках спасения от приближающейся войны. Предчувствие близкой грозы висело в воздухе, и Герберт хорошо почувствовал это.

Последнюю ночевку на постоялом дворе близ деревни Корс-Абим Герберт провел из рук вон плохо. Его мучили жар и озноб, а боль в плече стала просто нестерпимой. В минуты забытья Гербертом овладевали болезненные кошмары: то его окутывал горячий кровавый туман, то всадники с собачьими головами неслись на него галопом, желая растоптать, то он принимался считать мертвецов, которых становилось все больше и больше, и они начинали говорить с ним на каком-то жутком языке. Просыпаясь, Герберт приступал к молитве, и ему ненадолго становилось легче. Потом все повторялось сначала. Рассвет застал Герберта совершенно измученным. Обеспокоенный возница решил было, что у Герберта чума, но библиотекарь его успокоил – нет, то не чума, у моровой болезни другие признаки. Возница на руках перенес его в повозку. Впрочем, чем ближе становилась цель пути, тем меньше Герберта заботил его недуг. Да и жар его оставил, и плечо болело меньше.

Подул ветер, желтая тряпка на шесте расправилась, и Герберт увидел на ней грубое изображение гусиной лапы. Он знал, что проказа покрывает кожу человека струпьями, похожими на гусиные лапки, а пальцы скрючиваются и отсыхают, как пораженные черной гнилью ветки. Сколько же надо иметь мужества, чтобы жить здоровому среди больных этой жуткой болезнью? Или, напротив, какой нужно испытывать страх, спрятавшись здесь, среди заживо гниющих полумертвецов? Так мужество или страх? Герберт этого не знал.

За поворотом дороги застучали копыта. Три всадника выехали из-за края леса. Они мало походили на прокаженных. Все трое в железных кольчугах, шишаках в переносье, на щитах – черный медведь и три ключа. Кони сытые, ухоженные, на чепраках тот же неведомый Герберту геральдический знак.