– Лучше б не знала, – вслух сказал Вовка, сидя за рулем. Перед глазами со скоростью света мелькали дворники, пытаясь справиться со снегопадом. Машины вокруг, похожие на снеговиков, с самой ослиной скоростью двигались в Ад. Каждый проклинал тот снег и эту зиму, и столичные пробки, и власти, и всех вокруг. Это было нестерпимо. А Вовку еще ждал крайне неприятный разговор с приличными людьми. По идее, он мог бы позвонить им и все рассказать. Но как не посмотреть в глаза этим несчастным людям, как по телефону излить им свою боль от предательства?! И вообще не показать свои глаза, где жила честность… И теперь печаль. Он должен был это сделать сам.

– Ну тварь! Ну скотина! Подлая сволочь! – кричал Вовка, сидя в салоне один. Его никто не слышал. Не слышал его ругательств, где то и дело проскальзывало одно и то же слово «сволочь», мамино страшное слово. Он со всех сил ударил руль, который не дрогнул, зато заболели пальцы от удара. Вовка был очень зол.

Неожиданно ему в голову пришла идея: он позвонил секретарше и попросил узнать ее в реестре, когда точно был продан злополучный дом и, желательно, кому. Перед разговором с москвичами, и их адвокатом вскорости, надо было знать все детали этой махинации.

Секретарша позвонила через полчаса и полностью огорошила Вовку информацией. Оказывается, Олег продал дом раньше, чем вытекал срок по договору с москвичами. То есть он врал Вовке с самого начала до сегодняшнего дня включительно и постоянно.

Он продал дом еще тогда, когда сидел с Вовкой у него в баньке и распивал Вовкино пиво, и жрал Викины креветки, умело отваренные с солью и зеленью. Он тогда уже знал, что мухлюет.

– Ну сволочь! – Вовка не ударял больше руль, он готов был сожрать его от злости. – Мало того, что сволочь, еще и дегенерат, и алкаш конченый.

Вовка начал названивать своему юристу и советоваться. Выходила полная победа по суду с одним только минусом, если этот алкаш ляжет на дно, исчезнет, например, рванет заграницу, то денег с него не допросишься. А Вовка помнил те разговоры о жизни в солнечной Италии на берегу моря. То есть суд мог продлиться и полгода, и год, а денег можно было и не дождаться никогда.

– Плевать! – сказал сам себе Вовка. – Подавайте в суд. Не мешкайте, – дал он команду юристам.

К москвичам решил все равно доехать и объясниться, но уже не с плохими, а более-менее приличными новостями. Хотя позор, что его подвел друг, с кем они вместе ели-пили, все равно невидимым удушливым облаком поселился надолго рядом.

Продвинулись ровно на два километра за два часа. Осталось еще 33, – проговорил навигатор.

– Ну за что мне такое?! – отчаяние настигло Вовку. – Ну за что?! – он кричал вслух, зная, что его никто не слышит, только буран. – Сначала Спицыны не приехали. Потом Орловы стали торговаться и мне все карты сбили. Здание на Васнецовской заморозили вместе с моими деньгами. Так теперь этот гад! Мерзавец! Тварь! Алкаш! Сволочь! За что мне?

Вовка плакал без слез и хватался за волосы. Зная, что другого случая не представится вылить свои чувства, ведь везде он примерный отец, муж, начальник, кому не гоже скулить на луну.

Вдруг он побледнел, и у него перехватило дыхание от промелькнувшей мысли. Мысль, словно мышь, и в самом деле пробежала так быстро, как электрический ток. Но он успел ее поймать и осознать. И она его поразила: «Ведь Олег – это и есть мой отец. Мой отец, как Олег. Такой же, – пораженный продолжал разговаривать Вовка сам с собой. – Алкаш, дурак, аферист и сволочь. А я… а я… – он подбирал слова, – я как его сын Лешка».

Он вспомнил Лешку, очень хорошего мальчика, занимающегося музыкой, которому пророчили большое будущее. Олег и Алла сильно вкладывались в его образование, рассчитывая на успехи. Нанимали лучших учителей, везде его возили: по конкурсам, по прослушиваниям. Мальчик получал призы. Олег им очень гордился, показывал в телефоне фотки своего сына в обнимку с разными звездами музыки.