– Ты мил человек вот говоришь, не один век странствуешь, но ведь для вашего племени смерти подобно вдали от гор-то жить. Не думал вернуться? Родные, я думаю, обрадуются, да и позор твой давно уж забылся, наверное, – продолжал гнома сочувственно расспрашивать Тай.

– Все правильно говоришь господин, да только если уж по молодости не вернулся к своим, то уж теперь и подавно не стоит, старый я для дальних путешествий. Шестая сотня мне пошла уже.

– Ну, для гнома это не такой уж и почтенный возраст. Ты скажи, может помочь надо? Деньгами, или еще чем? – продолжал уговаривать гнома старший из путников. Чувствовалось, что судьба того затронула Тая за живое.

– Да не-е, деньги-то у меня есть, я ж работаю как-никак…

– Ну ладно, если захочешь в горы вернуться, аль еще какая помощь понадобиться, найди меня. Запомни, в Королевских Холмах погребок есть питейный «Вепрь и Козочка», что в переулке рядом с торговой набережной. Меня там все знают как Тая Пустынника. И если спросишь меня, всегда тебе скажут, где я, и до меня донесут, что спрашивал.

– Думается мне, мил господин, что ты тож далеко от родных мест, да вот, прижился на чужбине, среди людей-то. Что ж сам не возвернёшься до дому? – спросил его гном, прищурившись, глядя на него. Тай хмыкнул на это:

– Да, вот ведь дело какое, мой-то дом гораздо дальше твоего, и я точно знаю, что меня там никто не ждет. Что мне там делать? А ты проницательный!

– Я ж ведь гном все-таки и нутро твое чувствую настоящее, господин. А остальное опыт жизненный подсказывает, – с усмешкой сказал калека и, сделав паузу, кинул коротко Ворону:

– И твое нутро тож чувствую, чернявенький господин.

Тот засмеялся, сверкнув белоснежными зубами на смуглом лице, и спросил:

– А зовут-то тебя как, чувствительный?

– Да Лошадником кличут… Бабоньки иногда жалостливо – Каличкой… – со вздохом ответил гном.

– Это не гномьи имена, а человеческие прозвища. Как раньше-то звали? – продолжал расспрашивать Корр.

– Фейрум я, из рода Сапферойских, – как о чем-то незначительном, пожав плечами, произнес свое настоящее имя тот.

– Эге! Да ты из знатных! А что ж к нам тогда – все господа, да господа…

– Привык я. Уж сколько зим конюхом простым обретаюсь. Сначала-то, конечно, кузнечным делом хотел заняться, да не смог – душа сильно болела, как за молот брался, – тяжко вздохнув, покачал головой гном.

А продолжил уже другим тоном:

– Ладно, господа хорошие, спасибо вам на добром слове, а теперь пора и делом заняться. Давайте коней ваших, устали они. И не извольте беспокоиться, лошадки меня любят, а я уж сам – и распрягу, и оботру, и овса отсыплю – все сделаю, – и, подхватив в каждую руку по два повода, прихрамывая, направился в тот темный угол, откуда, давеча и появился.

Пройдя пару саженей, вдруг обернулся и, притушая голос, сказал:

– Там, – кивнул головой в сторону трактира, – сегодня гуляет Мельничихин графич, скотина он изрядная, а когда пьяный – вообще зверюга. Вы в общей зале не задерживайтесь, пройдите до дальней стены – там две комнатки отдельные имеются… – и, шаркая ногами, удалился.

Как ни странно, лошади не стали возражать, что их повод в руках чужого человека. Даже строптивая Воронова кобылка, умиротворенно опустив голову, последовала за ним.

Впрочем, чего ж здесь странного? Все знают, что хотя в обычной жизни гномы и не пользуют лошадей, но если в силу сложившихся обстоятельств сталкиваются с ними, то почему-то именно они, а не люди или эльфы, быстрее находят «общий язык» с ними.

– Повезло трактирщику с конюхом, – высказал вслух общую мысль принц, глядя вслед мерно раскачивающимся хвостам.