– Тогда ваш друг сказал, что вы так разнежились в Эсфахане, что никуда не поедете, тем более за тем, чего нет по воле Аллаха. Тогда вы, господин, сказали, что много он чего понимает в жизни, чтобы отрицать возможное. А потом предложили побиться об заклад. При этом тут же составили бумагу и позвали офицера ночной стражи в свидетели.

Мне стало плохо, но следовало испить чашу яда до конца:

– И где эта бумага?

– В чёрной шкатулке, господин.

На ватных руках я дополз до угла, где хранилась лакированная красно-чёрная шкатулка с иероглифическими письменами и открыл её. Поверх старых папирусов горделиво красовался новенький свиток. Я развернул его и, прочитав, понял, что худший враг человека – это он сам.

Чересчур старательной вязью (как всегда у меня бывает во время обильных возлияний) были расписаны предмет спора и размеры заклада. Я обязался в течение месяца выехать на поиски живой воды. Кроме того, на эти поиски мне отводилось не более двух лет (почему именно двух? совершенно не помню). Если я эту воду нахожу, или что-нибудь не менее редкостное, то Али оплачивает мне все мои издержки в десятикратном размере, а если поиски не увенчаются успехом, то половина моего имущества отходит к нему.

Да уж, не иначе как моим языком овладел вчера Друга, дух злословия и лжи. И даже нравоучительные рубаи, запечатлённые на чашах по желанию Али, не помогли перебороть невоздержанность.

Однако после омовения и приятной взору и желудку утренней трапезы, настроение моё несколько улучшилось. В конце концов, ну что произошло? Ровным счётом ничего. До Страшного суда ещё далеко, о новом Великом потопе никто не пророчествует. Что это я так разнервничался? Наоборот, все складывается как нельзя лучше. Мне как раз представилась превосходная возможность совершить подвиг.

Видимо это сытая, равнинная жизнь меня так разнежила. Как-то незаметно всего за несколько лет я стал настоящим горожанином. Без горячей ванны утром и вечером уже и день провести немыслимо, на базаре как женщина стал благовония покупать. Уж коли есть – так только с серебряных блюд, да не руками, а палочками, или ложками. А одежда? Конечно, не спорю, для равнины может и хорошо наряжаться в шелка. Только не по обычаям это, чтобы дедовскую одежду на иную менять.

А ведь что настоящему мужчине нужно? Конь-огонь, да меч в ножнах, а остальное приложится. Спокойная жизнь – это удел старцев. А так – поеду, развеюсь. Эх, знать бы ещё куда ехать? Поэтому я решил в самом ближайшем времени навестить своего учителя, спросить совета. Но тут прибежал гонец от Али и я, вместо того чтобы припасть к колодезю мудрости, направился к другу, предпочтя иные сосуды с иным содержимым. Там я застал ещё десятерых приятелей и знакомых, собравшихся послушать о Египте и прочих удивительных местах.

Али, вдохновлённый нашим почтительным вниманием и фиалом отличного вина, поёрзав, поудобнее устроился на лежанке и начал повествование:

– Это случилось на пятый день хурдада…

***

Лишь через семь дней закончился пир, который закатил для своих друзей Али ибн Масуд. Но минуло ещё три дня, прежде чем я смог направить свои стопы к дому, где жил и изучал кодексы и старинные свитки мобед Умар Гиясаддин.

Мой учитель чурался светской суеты и не желал жить при дворе земных властителей, но от того власть его над миром сущего была лишь более полной. Ведь не зря же к нему ездили со всех семи частей света набраться мудрости маги и учёные, звездочёты и астрологи.

Почтенный Умар достиг в обращении со своим телом невиданных вершин. Однажды я успел досчитать до тысячи, прежде чем он вынырнул на поверхность бассейна. Он засыпал обнажённым на заснеженных горных склонах и просыпался здоровым. Ходить по раскалённым углям для него было забавой. Я ударял его мечом, а он лишь слегка наклонялся, словно старый карагач под сильным ветром.