Ранее же на этом месте находилась текстильная фабрика, оборудованная еще в начале восемнадцатого века. Она была основана по личной инициативе императора Петра Великого – молодому флоту требовались паруса. Впрочем, здесь, помимо стратегических задач, решались также бытовые, несущественные. В частности, на фабрике производились «полотна, и скатерти, и салфетки, и тики добротой против заморских». Руководил же фабрикой некто Иван Павлович Тамес, получивший среди современников следующую характеристику: «Сей господин Тамес был муж великого сведения не только в коммерции, но и во многих других делах, и за его разум и многие полезные проекты к заведению и распространению в России разных мануфактур находился в особливой милости у его Величества, высокославные памяти государя императора Петра Великого».

* * *

Справа от казарм – колокольня Хамовнической полицейской и пожарной частей, одна из немногих, сохранившихся в Москве. Здесь в качестве полицейского врача одно время проживал писатель Сергей Голоушев (он же Сергей Глаголь), у которого часто гостили коллеги по цеху – и по медицинскому, и по писательскому. Борис Зайцев писал о квартире Глаголя: «Но в этой самой квартире, где из окна видна была каланча, а в комнатах – смесь акушерства с литературой и этюдами Левитана».

Он же описывал первое посещение этой квартиры:

«– Да вот что, – сказал Андреев, блестя своими черными удивительными глазами: – вы зайдите к Сергеичу, обязательно! Надо познакомиться. И ваш рассказ у него. Сборник редактирует он, я и Тим-Тим.

Андреев дал мне письмецо, и я отправился. Сергей Сергеич Голоушев, среди друзей «Сергеич», по литературе Сергей Глаголь, жил в Хамовниках, в месте странном: помещении Хамовнической части! Был он полицейский врач и занимал квартиру во втором этаже, с окнами на площадь.

Я попал к нему во врачебный кабинет. Мягкая зеленая мебель, книги, картины, жуткий гинекологический эшафот, машина с кругом, беспорядок, сумеречно-синеватый свет из окна, откуда белел снег и над снегом, над каланчей, тучею галки – за бархатной портьерой плесканье воды в умывальнике.

Потом оттуда выглянул высокий, очень стройный и широкоплечий человек в ослепительной рубашке и, вытираясь полотенцем, откинувши назад длинные волосы движеньем головы, пристально добрыми глазами на худощавом, в морщинах, лице взглянул на меня.

– А-а, душка, знаю. Садитесь, сейчас разговаривать будем.

Так, зимними сумерками, в Москве очень далеких лет, началось мое знакомство, перешедшее скоро в дружбу, со всему городу известным «Сергеичем». Через десять минут казалось уж, что он мне родственник, такая простота, открытость и широкий жест, чуть и картинный, были в нем. Конечно, к нему можно с чем угодно прийти – и с болезнью, и с рассказом, и с картиной – чем только не занимался Сергеич?»

Полицейский же участок вел образ жизни насыщенный. В частности, газета «Московский листок» от марта 1902 года сообщала: «13 марта в управление пристава 1 уч. Хамовнической части явился кр. С-в. 20 лет, который заявил, что он страшный преступник.

«Что же ты сделал?» – спросили у него. – «Пока ничего, но у меня явилось непоколебимое намерение убить свою супругу».

С-ва для освидетельствования отправили к врачу».

* * *

Напротив же – роскошный четырехколонный «шефский дом» – резиденция шефа полка, расквартированного в Хамовнических казармах. Здесь после войны 1812 года у полковника А. Муравьева собирались И. Якушкин, М. Лунин, М. Фонвизин, братья Муравьевы-Апостолы. В результате возникло «Военное общество» – одна из тех организаций, из которых пошел декабризм. Якушкин писал: «Пестель составил первый устав для нашего Тайного Общества. Замечательно было в этом уставе, во-первых, то, что на вступающих в Тайное Общество возлагалась обязанность ни под каким видом не покидать службы, с тою целью, чтобы со временем все служебные значительные места по военной и гражданской части были бы в распоряжении Тайного Общества; во-вторых, было сказано, что если царствующий император не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив его самодержавия.