– Да и вообще, здесь Россия, а не Германия. Расслабься.

Округа огласилась гортанной немецкой речью, которую здесь не слышали с сорок первого года прошлого века. Дети, правда, перемешивали немецкий с французским. Удивлённый прибытием таких необычных посетителей на крыльцо вышел, застёгивая на ходу пиджак, директор галереи, он же сторож, он же экскурсовод.

Дверь пошире открыл, рукой жест приглашающий изобразил.

Не стал никто под дождём задерживаться. Председатель, поколебавшись, тоже вошёл.

Галерея состояла в основном из местных пейзажей. Походили, посмотрели. Через пять минут заскучали. Тут-то и попалась Председателю на глаза картинка незамысловатая – лес осенний. Полянка, на полянке странное сооружение из кирпича со сводчатой крышей. Стены кустами малины прикрыты. Вход – ворота запертые.

– Что это, где это? – вопрос экскурсоводу очень громко прозвучал в тишине пустынных комнат. Все подошли. И на картину уставились – вдруг это шедевр затерянный обнаружился кисти мастера великого.

Присмотрелись – нет, не похоже на шедевр. Да и подпись в углу «Ник. Афонин» на шедевр не претендовала.

Директор-экскурсовод тоже подошёл, глянул:

– Картина нашего известного художника, много раз побеждавшего на районных конкурсах. Изображён на ней двор усадьбы бывшего графа здешнего. Вон там, через дорогу, правее, вход. Музей там сейчас. Интересный, кстати, сходите.

На том и закончилась экскурсия по галерее.

Пересекли шоссе пустынное и через ворота старинные, чугунные попали на территорию усадьбы графской, которая встретила посетителей четырьмя лозунгами на фасаде огромного барского дома-дворца: красное полотнище с буквами жёлтыми «Пролетарии всех стран соединяйтесь!», а под ним чёрное полотнище с буквами белыми «Анархия – мать порядка» и ниже, помельче «Собственность – это кража», и ещё ниже «Свобода или смерть».

Выщербленные и потрескавшиеся от времени мраморные ступени вели к огромным входным дверям графского дворца. Справа и слева от ступенек – площадки, тоже мраморные, на одной из них лев каменный, на другой – пулемёт «максим», очень на настоящий похожий.

Рванули дети к нему. Оседлали. Облепили. Да и взрослые с интересом разглядывали, а Пауль взялся за рукоятки и, что-то бормоча по-немецки, прищурился, да сквозь прорезь в щитке прицелился и поводил стволом из стороны в сторону.

Тут-то двери и растворились, и на крыльцо вышел человек в кителе офицерском времён Первой мировой войны. Каблуками щёлкнул, головой кивнул. Представился:

– Смотритель музея, Андрей Евгеньевич.

Пауль, испугавшись, что Ordnung нарушил, руки от пулемёта отдёрнул и вопрос жене: «Кто это, полиция? Что, нельзя трогать?»

Успокоила его Анна. А дети, не обращая внимания, продолжали осматривать музейный экспонат, лопоча по привычке сразу на двух языках – немецком и французском.

Увидев замешательство Пауля, Андрей Евгеньевич сначала на немецком, потом на французском сказал, что беспокоиться не стоит – пулемёт (вернее, его точная копия) для того и стоит здесь, чтобы посетители могли сразу окунуться в атмосферу начала прошлого века.

А дальше незаметно и ненавязчиво началась экскурсия, похожая на представление в театре. Необычность музея заключалась ещё и в том, что здесь напрочь отсутствовали таблички «Не трогать». Все экспонаты можно было трогать, на креслах и стульях сидеть, а когда дошли до парадной столовой, две очень милые пожилые горничные в белых кружевных фартучках предложили гостям чаю, мгновенно выставив на стол прекрасный сервиз.

– Степан! – крикнула куда-то вглубь дома одна из горничных.

В дверях появился Степан – сапоги гармошкой, рубаха белая навыпуск, ремешком плетёным подпоясанная, бородища седая, а в руках самовар сияющий, баранок связка на шее висит. Минуту спустя раздалось цокающее шлёпанье когтистых лап, и вслед за Степаном появилось два огромных дога – чёрный и белый, ростом походившие на пони.