– Ну, мы ведь братья, нравится тебе это или нет.

Я понимал, что осознанно лезу на рожон – хотя, возможно, мне этого хотелось.

– Нет! Нет, Верлен, ничего подобного! Ты всего лишь внебрачный плод противоестественного союза! Грязная тварь, ходячее богохульство, которое никогда не должно было увидеть свет и которое отец из жалости пощадил. Не знаю, почему он не позволил людям убить тебя после того, что ты творил, будучи еще ребенком – вероятно, твои жалкие способности пробудили в нем любопытство… Но не заблуждайся: ты никогда не станешь членом нашей семьи! Никогда!

Я изо всех сил пытался сохранить остатки достоинства и выдержать злобный взгляд Гефеста, борясь с нехваткой кислорода и болью. Без малейших усилий он оторвал меня от пола, его пальцы все сильнее давили мне на затылок, и я не выдержал. Рефлексы возобладали над гордостью, и я стал отбиваться изо всех сил, пытаясь освободиться, отчаянно царапал жесткую обжигающую кожу его пальцев.

– Я мог бы не моргнув глазом уничтожить тебя, не пролив ни капли пагубного сока, текущего в твоих венах. Отец поблагодарил бы меня за то, что я сделал всю грязную работу, выполнить которую он никак не мог решиться, и мы все избавились бы от жернова на шее раз и навсегда.

Я ничего не мог сделать. Я отчаянно брыкался, вонзил ногти в руки Гефеста, но он ни на миллиметр не ослабил хватку – очевидно, на этот раз он действительно решил меня уничтожить.

С моих губ сорвался ужасающий стон, и, к моему величайшему стыду, мои движения становились все более вялыми, потому что я начал терять сознание. В следующую секунду Гефест наконец отступил и одним движением швырнул меня через всю комнату, так что я с размаху ударился о противоположную стену и бесформенной кучей рухнул на пол.

В легкие вновь хлынул кислород, и меня скрутил жестокий приступ кашля. Дрожа всем телом, я все же сумел приподняться на локтях. Перед глазами все плыло, и встать на ноги я не смог.

– Как ты смеешь продолжать жить после того, как в возрасте трех лет причинил вред собственной матери? – язвительно поинтересовался Гефест. – А ведь тебя наверняка все считали невинным и безобидным.

Эти обвинения были хуже самого страшного оскорбления…

Меня пронзила боль, куда более сильная, чем жжение в легких и саднящие ощущения в затылке. Я закрыл глаза и крепко зажмурился, чтобы ни одна слеза не выдала моих безмерных страданий, последствий раны пятнадцатилетней давности, что так и не зажила окончательно, зато оставила глубокий шрам.

Тут я услышал тихий звук, похожий на стук капель о землю, ощутил на лице влагу, и все это разом вернуло меня к реальности.

Посмотрев на паркет, я сразу же заметил на гладком полированном дереве кровь. Я дотронулся до виска и почувствовал, как внутри меня разверзается губительная пропасть: мои пальцы нащупали горячую липкую влагу.

Я немедленно прижал ладонь ко лбу, так сильно, как только мог, закрывая рану, чтобы не выпустить в воздух еще больше яда, испускающего смертоносные пары.

– О нет! – выдохнул я. – Что ты наделал, болван?!

На лбу Прозерпины собрались морщинки, глаза быстро задвигались под опущенными веками. Постоянно посещавшие ее видения нахлынули с новой силой, разгоняя легкую дымку сна, в который она была погружена.

В священном нутре Собора, прямо над склепом, где находилась Прозерпина, излилось зло, просочилось в нее, приняв форму мрачных теней, и собралось в ее черепной коробке.

Девушка протянула руки к единственному предмету, до которого могла дотянуться. Арфа висела рядом с ней на кабелях, почти идентичных тем, что удерживали на месте саму Прозерпину. Тонкими пальцами она коснулась струн, извлекая из инструмента кристально чистые ноты, пропитанные ее болью и тоской, предупреждая своего хозяина о приближающейся опасности.