– За дружбу народов.

Трое чокнулись.

– Хорош армянский!

– Да уж, с морозца.

Эли промолчал.

– Скажи товарищу Коэну, чтоб к следующей встрече он выучил русский язык, мне есть что ему рассказать, – Каганович встал, подошёл к Эли. Тот тоже встал. Лазарь обнял его.

Тихо на ухо зашептал:

– Молодец… умница… наша кровь… да храни тебя бог.

Молча подал руку Райковичу, быстро пошёл к раздевалке, почти выбежал из кафе на морозную вечернюю улицу.

Райкович был сконфужен. Никогда он не видел на глазах Кагановича слёз. Он никогда не слышал от него слов: «наша кровь», а «храни тебя бог» его полностью шокировало. Над столом повисла пауза. Райкович пытался обрести спокойствие. А Коэн молча смотрел на него.

– Мой друг, – начал Райкович, – товарищ Каганович сказал, чтоб вы учили русский язык, он хочет с вами встретиться и поговорить по-русски. А на прощание добавил, что вы молодец и наш человек, и чтоб вас хранил бог.

Теперь виновником паузы был Эли.

– Я много читал и слышал о товарище Кагановиче. Никогда в жизни не думал его встретить. Никогда не мог представить, что он вмешается в мою жизнь. Ведь он спас меня. Я думал, что после смерти Сталина их всех или посадили, или поубивали. Хотя смысл игры и моего спасения пока мне не ясен.

– Мой друг, я вам пока ничего не смогу объяснить. Наберитесь терпения и учите язык. Я вам доставлю лучшие учебники и кассеты, а для упражнений у вас есть сосед по комнате. Он вам поможет. Смотрите телевизор. И ещё. Со мной вы будете встречаться редко, в следующий раз – примерно через месяц. Про товарища Кагановича пока забудьте. Ни при каких обстоятельствах не вспоминать его имя. Вы поняли меня – ни при каких!

Таял снег. Небо все чаще становилось по-весеннему голубым, как на картинах Юона или Грабаря. Коэн быстро продвигался с русским. Он почти не вспоминал про Кагановича. Изредка его навещал Райкович. Раз в две недели ему давали посылать письма Надие. Беня предупредил, что письма будут перлюстрироваться. Когда Эли писал, то подолгу задумывался над каждой фразой. Про себя рассказывал с особой осторожностью, уклончиво. Он и сам не понимал своего положения, то ли пленный, то ли освобождённый. По последнему разговору с Райковичем он понял, что КГБ не против использовать его, Эли, в профессиональных целях. Такое неопределённое состояние длилось до мая.

В один из дней, часов в одиннадцать, до обеда, Эли открыл свежую газету и прочитал: «Вчера в Дамаске на центральной площади был повешен израильский шпион Эли Коэн». Словно электрический шок парализовал его. Сейчас он понял всё! Он не пленный, и он не освобождённый, он повешенный живой! Нет больше на свете Эли Коэна!

Вечером приехал Райкович. Сели в классе. Райкович разложил газету с заметкой о казни Коэна. Положил на неё паспорт.

– Прочитайте, – сказал он по-русски.

Паспорт был советский, серый, с серпом и молотом. Эли открыл его. Каллиграфическим почерком чёрными чернилами написано: «Арон Коган, еврей, родился 2 октября 1925 года в г. Витебск, Белоруссия. Прописка – Москва, улица Лесная. 24—5». Наверху в углу маленькая фотография Эли с печатью.

– Я вас поздравляю, товарищ Коган. Завтра утром вас отвезут по этому адресу. У вас начинается новая жизнь. Завтра же днём я навещу вас там. Успехов вам, товарищ Коган.

После его переезда началось самое тяжёлое. Ему запретили пересылать письма жене. Для семьи, для Израиля он был повешен 19 мая в Дамаске. Через несколько дней Райкович сообщил ему о встрече с Кагановичем. На этот раз – с глазу на глаз. Стоял по-летнему тёплый день. Ночи в это время года были самые короткие. Встречались у выхода метро Новослободская. Агент Райковича наблюдал за встречей издалека. Каганович появился, как обычно, первым, одетый в светло-серые летние брюки и полосатую рубашку с короткими рукавами. Вот и товарищ Коган с чёрной шевелюрой волос и усами вышел из метро. Они подали друг другу руки, потом направились по Новослободской улице, зашли в близлежащий кафетерий «Весна». Агент, согласно инструкции, остался стоять у входа, а они вошли внутрь.