– Вот такой из меня казак, – промолвил с неприкрытой гордостью. – Сам гол, как сокол, зато седло и ложка своя. А также – папуша табака имеется… Да еще и не какого-нибудь самосада. Настоящий Трапезундский! Угощайтесь, – торжественно протянул сверток Гарбузу, по внешности и степенности манер признавая его старшим над более молодыми запорожцами. – А я вам пока о себе расскажу.

– Спасибо, – казак чуть брезгливо развернул грязную тряпицу, пропитанную застарелым конским потом и еще чем-то, куда более вонючим. И даже присвистнул от удивления, когда в его руках очутился изящно расшитый мелким речным жемчугом замшевый кисет.

– Вот так цяцька, – присвистнул Лис. – Да за нее в базарный день, можно пару жеребых кобылиц сторговать.

– Возможно, – равнодушно пожал плечами человечек. – Я в этом мало понимаю… Да и зачем мне табун? Вот если б кто взамен небольшую пасеку предложил, – он мечтательно прищурил глаза… – Эх, люди, если бы вы знали, какая у меня когда-то была пасека, – он опечалено покачал головой. – Все с дымом пустили, басурмане проклятые… Ага, – вдруг опомнился он, – я же так и не сказал своего имени… Рудым Пасечником Паньком меня кличут, или – Нечистым. Это кому, как больше нравится, а мне – без разницы. Может, приходилось слыхать?

Казаки отрицательно помотали чубами.

– Ну и ладно, – махнул рукой человечек. – Вольная Степь большая, всех знать и упомнить – голова треснет. Курите, курите, – спохватился, видя, что казак не спешит натаптывать люльку* (*укр., – трубку), а продолжает внимательно рассматривать кисет.

– Обязательно, – пробормотал Гарбуз, распуская шнуровку и доставая из мешочка пучку табака. – Странно, но чудится мне, что я уже когда-то видел похожую цяцьку. Вот только никак не припомню, в чьих руках именно.

– А ну-ка… – заинтересованно потянулся к кисету Лис. Оглядел внимательно и к явному облегчению Панька отрицательно помотал головой. – Нет, мне этот кисет точно не знаком. Потом сунул пальцы внутрь и со словами: – А тут еще что-то есть! – вытащил наружу большой нательный крестик на толстой серебряной цепочке.

– Вот это да! – удивленно воскликнул Гарбуз, окидывая Панька внимательным взглядом из-под прищуренных век. – А чего это ты, добрый человек, крестик не на шее, как положено всякому христианину, а в кисете с табаком носишь? Или это не твой? И ты его вместе с кисетом с мертвого казака снял? От того и вышивка мне знакомой кажется? Ну, признавайся, вражина! Да всю правду говори, как на исповеди! Не то… – пригрозил кулаком, – хуже будет.

– Придумал тоже, – с обидой в голосе потянулся за кисетом Панько. – Я ж не из церкви иду, а из басурманского рабства сбежал. Будто сам не знаешь, что за крестик на шее, там голову мигом, по эту самую шею, снимут. А в табак спрятал, поскольку он для татарина самая бесполезная вещь. Никогда не тронет… И потому это самое надежное место, если хочешь уберечь от их лап что-то ценное. Понятно? Отдавайте мой кисет обратно, если уважить не хотите…

– Ну, извини, пасечник, – Лис примирительным жестом протянул Рудому Паньку нательный крестик. – Не хотели обидеть. Но, согласись: странно находить святыню, спрятанную в табаке?

Тот что-то невнятно проворчал в ответ и демонстративно напялил цепочку на шею, прямо поверх лохмотьев, как поп поверх риз. Как будто хотел сказать: я теперь на своей земле, так пусть все видят и больше не сомневаются в том, что перед ними христианин! Во всяком случае, запорожцы подумали именно так.

А спустя пару минут казаки дружно набили табаком трубки, но не спешили закуривать, вежливо дожидаясь, когда к ним присоединится хозяин угощения.