Варя язвит, но вместо ответа слышится щелчок открываемой двери. Входим в чистый, беленый, еще без похабных надписей и сожженных ящиков для писем, подъезд.

– Кажется, у нее инфаркт. – Варя довольно облокачивается о стену, пока ждем лифт. Сколько себя помню, мама пыталась от нас избавиться. Терпела, пока мы были маленькие, но на каждые каникулы отправляла в деревню. Один раз кинула на месяц на шею нашей крестной, у которой были задатки алкоголички, а еще, когда умерла бабушка, явилась в деревню только через две недели после похорон. То есть бабушку хоронили мы с Варей благодаря помощи всех жителей Вяземки, которые собирали деньги, чтобы по-человечески предать земле Екатерину Васильевну. Что уж говорить, когда за нами явился Поисковик из Сената, какая радость была у матери! Конечно, прозвучал вопрос: сколько стоит? Но когда заверили, что образование бесплатное, она подписала бумаги, не читая. До сих пор я в ужасе от этого. Приди человек со стороны, какой-нибудь торговец девушками в проститутки, она бы и ему нас отдала, не читая бумаг! Ей, алчной до денег и мужиков, лишенной материнского инстинкта напрочь, мы были не нужны.

Лифт открылся, приглашая внутрь. В кабине висело зеркало, кем-то уже расколотое. Процесс уничтожения культуры и чистоты в этом подъезде запущен.

– Кто у нее сейчас?

– Не знаю. Я уже сбилась со счета. Вроде, какой-то предприниматель.

Мы выходим в коридор и находим черную лакированную дверь. На лице Вари расцветает улыбка хищного предвкушения. Нажав на звонок, слышим шевеление за дверью, щелчок замка – и вот дверь открывается. Ксения Шувалова, или кто она там сейчас, смотрит таким взглядом, будто привидение увидела. Хотя мы и есть для нее призраки прошлого.

– Привет, – наигранно тянет Варя противным голосом. В ее позе, тоне, взгляде все ненастоящее.

– Вы? Как вы нашли меня?

Ох! Это мы умеем. Мама до сих пор в толк не возьмет, что мы всегда будем находить, смени она хоть тысячу адресов. Точнее, это Варвара не даст ей уйти от нашего внимания.

– Как? Очень просто. Найти тебя труда не составляет. Пустишь? – Мама смотрит настороженным взглядом, решая: впускать нас или нет. Она боится Варьки, считая ее бесноватой ведьмой. В принципе, права, но не в том смысле, который вкладывает мама. Варя старается для нее специально, напуская больше пафоса.

– А мы тут пирожные принесли!

– Мам, впусти, – говорю я усталым голосом, который разительно отличается от веселого тона сестры.

И я ее уговариваю. Мама всегда меня больше жалела и любила, если можно назвать любовью то внимание, которое она нам уделяла.

Дверь распахивается, и мы входим в квартиру. Красиво, богато, блестяще. Да и мама изменилась. Она красивая женщина, наделенная природой отличными внешними данными, даже мы с Варей проигрываем рядом с ней. Но она стала словно девушка с обложки и еще, кажется, увеличила грудь. В свои сорок Ксения обладает очень тонкой талией, длинными ногами и молодым лицом – результат дорогостоящих посещений салонов красоты.

– О! Ты грудь себе сделала. Что? Уже старая не катит? – Я закатываю глаза: Варя не может без колкостей. Сестра, позвякивая кольцами, вытаскивает из сумки с блестящим навязчивым логотипом «Prada» коробку макарунов. Уверена, что даже сладости куплены в самой Италии специально для мамы, а точнее, для того, чтобы показать ей себя.

– Мы ненадолго. Не надейся.

– Привет, мам. Ты как? – Я пытаюсь сбить начавшую повышаться температуру общения. Все, как всегда: Варя язвит, жалит остротами, а я сглаживаю острые углы разговора.

– Нормально.

Сестра, не дожидаясь приглашения и не снимая своих Лабутенов, проходит в квартиру в поисках кухни. Откуда-то из помещения доносится противный писклявый лай.