Я узнал тогда, что «открыл» Витте бывший министром финансов императора Александра III талантливый И. А. Вышнеградский. Последний до того, чтобы стать министром, был председателем правления Юго-Западных жел<езных> дорог, а Витте – управляющий этими дорогами, почему Вышнеградский и имел случай хорошо узнать Витте. <…>

Я сидел за обедом далеко от С. Ю. и не слышал его разговоров; после обеда, как человек деловой, он вскоре уехал, но среди гостей Г. З. вечером только и говорили, что о Витте. Одни его критиковали и были склонны видеть в нем карьериста, другие отдавали дань его уму, знанию дела и готовы были предсказать ему большое будущее. Во всяком случае, уже по этим разговорам среди несомненно более выдающихся и сравнительно еще молодых бюрократов можно было заключить, что Витте человек недюжинный и сразу становится центральной фигурой там, где он появляется. <…>

По своей наружности С. Ю. никакого особенного впечатления не производил, а если и производил, то скорее отрицательное. Это был тогда человек лет под сорок, высокого роста, тогда еще худой, очень некрасивый, с неправильным и неприятным профилем вследствие как бы запавшего носа (потом на всех портретах этот нос подправляли) и умными, хитрыми, скорее добрыми, часто усталыми и тогда «рыбьими» глазами. Его фигура была какая-то неуклюжая, непропорциональная, грубая, «медвежья», как бы срубленная топором, напоминавшая собой старые фигуры человека физического труда и не интеллигента. Светское воспитание в нем совершенно отсутствовало. Одевался он небрежно, неумело, по-провинциальному. В глаза бросались его громадные ноги, обутые в сапоги, как у американского угольщика; длинные руки, как у приматов, с длинными, некрасивыми червеобразными пальцами, всегда желтыми от табачного дыма, с коротко остриженными, как бы обгрызенными ногтями. В общем, это была фигура типичного плебея, хотя он и происходил из интеллигентной дворянской семьи. Он производил впечатление интеллигентного рабочего или управляющего большим заводом или фабрикой, вышедшего из среды рабочих, но никак не петербургского бюрократа. Говорил он с несколько южным акцентом, резко, коротко, но образно, и тогда в нем чувствовался сразу человек большого ума, очень сильной воли, большой энергии, железной работоспособности, но властный, очень самоуверенный и, в сущности, деспот. Во всем его облике чувствовался тип американца, человека самобытного, самородка, selfmademan, человека, выбившегося своим трудом и своими талантами. Вероятно, он так быстро приобрел себе потом такую популярность в Америке, когда он там заключал Портсмутский договор, поэтому же и он сам говорил потом с таким увлечением о своих впечатлениях в Америке, все потому же он так и «шокировал» петербургские «сферы» и элегантных придворных. Языки С. Ю. знал плохо, по крайней мере по-французски он говорил очень плохо, но этим не стеснялся, особенно когда стал большим сановником, – ему было важно, чтобы его понимали, до формы же ему было все равно. Недаром же рассказывали, что за каким-то дипломатическим обедом он вызвал у многих невольную улыбку, когда в горячем споре на французском языке он многократно и громко говорил о Японии, называл ее «le Japonie»[99]. По-немецки он, кажется, совсем не говорил, хотя и носил немецкую фамилию, а английский, сколько я знаю, даже не понимал.

Как умный человек, С. Ю. сознавал дефекты в своем воспитании и сначала старался их корректировать, но это удавалось ему плохо, и потом, став твердо на ноги, он махнул на это рукой.

Очень наблюдательная дама, у которой мы в эту зиму оба обедали, говоря мне о своих впечатлениях касательно С. Ю., передала мне одно наблюдение, которое они сделали и которое было очень характерно для С. Ю. в то время. Непривычный к такой кухне и хорошим поварам, С. Ю., видимо, не знал, как и чем полагается есть некоторые блюда. Так как он сидел за обедом на почетном месте, то ему подавали первому. Он брал кушанье и выжидал, и если не знал, как его брать, то отказывался, но соглашался есть, если хозяйка сама накладывала ему кушанье на тарелку. Он ждал, когда другие начнут есть, тогда он начинал есть сам так, как ели другие. Для такого человека, как С. Ю., эта мелочь была действительно характерна. Позже его учила «манерам» жена, но он поддавался нехотя и так до смерти есть за столом по-европейски не научился.