Свернув на свою улицу, он зашагал быстрее. Ему необходимо вернуться домой, необходимо дышать, необходимо снова почувствовать себя в безопасном месте.

Он вошел в дом, снял пальто и прошел сразу на кухню. Не обращая внимания на жалобное мяуканье Кота, он распахнул большие деревянные ставни. Ледяной воздух вихрем ворвался внутрь и заполнил всю комнату. Закрыв глаза, он стоял, отчаянно желая облегчения. Когда холод наконец проник через толстую ткань брюк, пробрал до костей и успокоил – тогда его сознание прояснилось.

Он поговорит с Ингрид снова. Она выслушает. В конце концов, он ее дядя. Он самой простой форме объяснит ей, в чем опасность. Он объяснит так, что она поймет. Он должен заставить ее понять. Бедная Ингрид, с ее простыми и наивными манерами. Единственное, чего она действительно хочет— быть любимой. Неудивительно, что бравые офицеры в сверкающих сапогах с их привлекательной пропагандой завлекли ее. Она – легкая добыча для зла.

Порыв холодного воздуха пронесся по кухне, приподняв уголки студенческих работ, сложенных стопкой на столе. Ветер взъерошил ему волосы, заставил поежиться. А потом полилась музыка мефрау Эпштейн. Ее знакомое присутствие утешало его, как любимая колыбельная утешает ребенка. Он открыл глаза, и в них выступили слезы – настолько красивой была музыка, наполняющая кухню и дарующая надежду.

Эту мелодию она репетировала неделями, она была ему незнакома, но звучала спокойно или рично, убаюкивая и умиротворяя. Он вбирал в себя всю эту мелодию, и его захлестывала волна уверенности. Все будет хорошо – иначе быть не может.

Вдруг, сквозь толстую ткань шерстяных брюк он ощутил, как острые когти коснулись ноги, и, увидев ожидающую мурлыкающую серую кошачью голову, расплылся в улыбке.

– Думаю, ты проголодался, дружок.

Он неспешно двигался по кухне, пока музыка возвращала его душу из мрака к дневному свету, из безысходности к спокойной силе. Он наполнил едой миску Кота, а себе сделал чашку чая. Когда мефрау Эпштейн перешла к Бетховену и нежные звуки снова обволокли его, он уже сидел в кресле у окна. Глаза его были прикрыты, а сердце и чувства вернулись к прежнему покою.

Профессор Хельд рассматривал свою поредевшую группу студентов. Так много пустых парт. Как случилось, что столько людей стали неугодны нацистам? Он подумал о тех, кого уже не будет, о хороших учениках, тихих, вдумчивых ребятах, которые желали только одного – учиться. Чем угрожают Третьему рейху люди, изучающие основы высшей математики? Какую такую страшную угрозу для мира несет в себе человек, умеющий складывать и вычитать?

Ему вспомнился Майкл Блюм. Открыв ящик стола, он вытащил работу Майкла, аккуратно разгладил листок и озадачился переписанным стихотворением. Оно было о сильном животном, оказавшимся за решеткой. В этот момент, что-то в словах Рильке задело его за живое – после многих лет проведенных в собственной эмоциональной тюрьме, он осознал, что понимает бедственное положение пантеры, о которой пишет поэт.

Он вернул листок на место, где раньше лежала книга, и закрыл ящик. Он не знал, почему оставил работу у себя. Наверное, промелькнула какая-то смутная надежда на радость, с которым он вернет ее обратно, когда все закончится, вернется к обычной жизни, и задание будет выполнено. Так или иначе, ему нравилось, что он может поступать правильно хотя быв своем собственном мирке. Закрыв ящик, он еще раз взглянул на пустые парты.

Сняв очки, Хельд потер глаза, затем аккуратно вернул очки на нос и прохрипел:

– Все свободны.

Классная комната опустела и воцарилась тишина. В дверь тихонько постучали. Наверное, кто-то из студентов забыл учебник по математике или карандаш, подумал он, но к его удивлению в дверном проеме застыла в нерешительности Ханна Пендер. Он жестом пригласил ее пройти.