Мы уже были тогда не дети, особенно я. Мне было двадцать четыре года. Он, двадцатилетний, почитал меня за человека взрослого и умудренного. На самом деле ему просто нравилось отражаться в моей «патине». В этом желтоватом стекле с добавлением ядовитого свинца. В этих пятнах, разводах и трещинках. В этой потускневшей амальгаме, через которую просвечивало все, что далее…

И вот ему придали облик того самого двадцатилетнего молодого человека, с коим я когда-то познакомился. Через месяц я приехал к нему. Он сделал вид, что обрадовался мне, но потом долго изучал сетевые архивы, чтобы удостовериться, что я – это я и мы действительно знакомы. Мы долго разговаривали, вспоминали – все-таки не виделись уже лет сорок, никак не меньше. Сначала он не рассказывал о том, чем занимается, лишь отшучивался. А мне было не до шуток. Я признался ему:

– Чувствую себя не в своей тарелке в этом «дивном новом мире», и рад бы сбежать куда угодно, хоть на Луну, хоть в космическую пустоту, но не могу этого сделать, поскольку принадлежу фабрике с потрохами. Моя суетливость вернулась вместе с молодостью, я, кажется, опять сделал что-то не так…

Да, я никогда не задерживался на одном месте надолго. Но одно дело, когда тебе двадцать-тридцать лет, другое, если тебе скоро девяносто восемь и ты не принадлежишь себе. На это он сказал мне со смешком, тоном заговорщика:

– Я могу тебя отправить туда, где они тебя не достанут.

– Они могущественны, – возразил я. – Ты себе не представляешь как.

– Представляю, – возразил он, махнув рукой. – Представляю и очень могущественных и сверхмогущественных. Ведь на Земле живет шестьдесят миллиардов людей. И на Луне уже несколько миллионов. Так что хватает среди них и очень, и очень-очень, и страшно могущественных. Но, тем не менее, есть еще больше мест, откуда тебя никто не достанет. Другое дело, что пока оттуда не возвращаются.

Я замолчал заинтригованный, и при этом сомневающийся, поскольку место, откуда ни один не возвращался, в моем представлении было только одно, как сто, двести, так и тысячу лет назад. Немного потомив меня, он склонился над столиком со стеклянной столешницей, подышал и написал пальцем по затуманившейся поверхности: «Прошлое».

Его кабинет был наполнен архаичными вещами из нашей молодости: большой письменный стол, шкаф, изящный журнальный столик, за которым мы разместились в креслах.

Наш следующий диалог проходил уже больше знаками и гримасами, чем словами, я понял, что он опасается прослушивания.

– Это возможно? – спросил я с большим сомнением.

– Только в один конец, – объяснил он. – Туда.

– Давно? – спросил я.

– Я в этом бизнесе уже несколько лет, – сказал он с важным видом. – Техника совершенствуется.

– Кто это придумал? – спросил я, и он показал наверх, но, как я догадался, это означало не Бог.

– Соседи, – прошептал он.

«Какие-такие соседи? Братья по разуму с далеких планет?» – подумал я. Люди моего поколения привыкли относиться ко всему такому скептически.

– Даже если ты шутишь, я скорее согласен, – произнес я, особенно не раздумывая. Ведь из нас двоих больше думал он, и так было всегда.

Он не только думал. Он задавал мне серьезные вопросы. Как будто можно ожидать ответа от верстового столба или от камня на пути? Вообще-то можно. Вот и в сказках про то же говорится: направо пойдешь, налево пойдешь… Что-то он понял, встретив меня, куда-то повернул, но этого я уже не видел. Ведь камням не положено оглядываться. У них и шеи нет. Их доля – тихо и грустно зарастать мхом. По крайней мере, до тех пор, пока одинокий путник не совершит полного оборота на своем пути и не вернется на прежнее место, с удивлением произнеся: я где-то уже видел точно такой же валун.