В лицо дохнуло прохладой – Черский сам не заметил, как вышел на улицу. Оборачиваясь, он увидел, что за янтарно-желтой витриной понемногу начиналось движение. И посетители, и персонал словно стряхивали с себя морок и возвращались к жизни.

Его взгляд снова упал на вывеску, и он словно в первый раз прочитал название заведения: «Агент».

Агент, стало быть. Почему-то даже сейчас это скорее такой особый чекист, который защищает советскую власть за границей.

А ведь в чекисты шли, думал он, когда уже шагал дальше по улице, тоже те, кто был готов наводить порядок любыми средствами. Те, кто насмотрелся сначала на мировую войну, а потом на гражданскую, потом вернулся в родной, немного растрепанный поселок и увидел, что там творится и как новые хозяева жизни всех в оборот взяли. Какая партия, какой коммунизм. Это были самозваные шерифы, которым давали мандат и маузер – и езжай куда пошлют, устанавливать нормы социалистической законности всеми доступными средствами.

Что, конечно, обеспечило определенную жестокость первых десятилетий советской власти.

…А тот придурок о таком даже не задумывается. Он просто уверен в своей безнаказанности.

Да, никто, даже Черский, не запомнил его лица. Да и нечего запоминать там было. Лицо спрятать можно, но безмозглость ничем на замаскируешь. А мозгов у этого придурка хватило бы только, чтобы работать торпедой в очередной недолговечной бригаде.

Ну так оно и лучше.

К торпедам у Черского были и свои вопросы.

И он уже знал, где и как будет этого деятеля искать.

Причем тут были не боевые навыки, а банально навыки газетчика. Которые куда важнее для выживания в большом городе.

А что важно для выживания, полезно и для охоты.

Охоты на человека.

Который послужит приманкой для других людей. Тех самых, кто считает себя хозяевами этой жизни.

***

Он снова шагал мимо золотистых витрин, но на душе было свободней. У него наметился какой-то путь – хотя Черский и не мог быть уверен, куда этот путь ведет.

Но кто в наше время может быть в этом уверен?

Тем временем витрины закончились, и его обступали сумрачные здания с темнотой на первых этажах – это уже были корпуса государственного университета, химический и международных отношений.

Но людей тут было по-прежнему неожиданно много, и не все из них были студентами. Необычайно много даже для нашей вроде бы столицы – после войны ее отстраивали как город будущего, с широченными проспектами и высотными домами.

Здесь силуэты были уже неразличимы. Но в переулке у химического факультета тоже шла торговля, просто сумрачная и скрытая, немного в духе тех прежних дней под старой водонапорной башней.

Интересно, а где в этом городе торговали всякими пластинками? В таком большом городе должно быть несколько таких мест, и привокзальная площадь вполне для этого подходила: и центр города, и место проходное, и не мозолит глаза партийным органам.

Со временем о временах фарцовки будут слагать легенды – якобы это были такие благотворители, которые из одной любви к советскому народу обеспечивали его джинсами и пластинками. А еще люди, которым свербела предпринимательская жилка, так что они покупали билеты на ВИА «Самоцветы» за 20 копеек, чтобы перепродать за 25. Но он слишком много прожил и даже писал в ту эпоху, причем в пограничном городе. Так что отлично усвоил, что важнейшей частью фарцовки является, конечно, умение объегорить доверчивого покупателя. Купишь у дружелюбного негра Back in Black, полюбуешься при свете фонаря на великолепный нетронутый винил, принесешь домой, поставишь на проигрыватель – и заиграет «Лебединое озеро».