— Исаева, тебя ждать долго? — голос Шумакова лишает меня равновесия.

Он звучит грубо, резко, из темноты. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, оглушенная его воплем.

— Вадя попросил тебя с работы забрать, я как баран приехал, а тебя там нет. Звонить не учили?

8. Глава 8

Удивительное рядом, честное слово.

Если Вадик попросил Шумакова меня забрать, то мне-то почему никто не сообщил?

— Это кто?

Слышу вопрос Руса, но ответить не могу, язык не ворочается. Я до сих пор в шоке.

Карина же сказала, что они с Шумаковым уезжают сегодня. Тогда какого черта он все еще здесь?

— Алён… — Рус касается моего запястья.

Вздрагиваю. Моргаю. Когда эта оторопь уже схлынет-то?

Облизываю сухие губы, смотрю на Руслана, а у самой взгляд бегает. Чувствую себя предательницей какой-то. Лгуньей.

— Это друг моего брата. Не обращай внимания. Он по жизни та еще истеричка, — понижаю голос. — Спасибо, что подвез.

— Я позвоню завтра?

Рус все еще питает какие-то надежды. Мне морально от этого плохо. Я не хочу причинять ему боль. Он хороший парень, искренний. А я вот вся какая-то неправильная.

В моем окружении девчонки рано выходят замуж. Едва встретят кого-то более-менее приличного, через годик уже ребенок и штамп в паспорте появляются.

Рус в этом плане идеальный кандидат, что уж тут…

Только разве мне все это нужно? Нет.

— Спасибо, — повторяюсь, уходя от ответа. — Увидимся на работе, — забираю букет и иду в сторону подъезда.

Шумаков все это время стоит в темноте. С места не сдвинулся. Рус его вряд ли видел. Только слышал.

Прохожу мимо Матвея и дрожу. Дурная такая реакция, но сопротивляться ей невозможно просто.

Мот так сильно дергает дверь, что магнитный замок открывается без ключа.

Настроение у него паршивое. И правда настоящей истеричкой выглядит. Они там с Кариной кусают друг друга, что ли, чтобы это бешенство передать?

Поднимаюсь по ступенькам. Нет, я бегу по ним. И тяжеленный букет с сумками вообще не мешают теперь. Уж очень хочется поскорее попасть домой. Так хотя бы Матвей не будет давить своим присутствием. Вадика в квартире нет, так что Шумаков свалит, деваться ему некуда.

Главное — потерпеть две минутки, и все.

— Давай сюда, — слышу недовольный голос позади.

Матвей тормозит меня при заходе на второй пролет. Вырывает из рук цветы и пакет.

Боже, что за агрессия? Что я ему сделала-то?

Может быть, Карина увидела сообщение о цветах? Глупо вышло. Не нужно было ему писать. Они могли из-за этого поссориться, а он к тому же ничего мне и не дарил. Такой дурой в его глазах выгляжу сейчас. Еще и прилипалой, которая воображает, что от нее все без ума.

Стыдно ужасно.

— Вадик не говорил, что ты меня заберешь, — бормочу, сдерживая слезы.

Сейчас самая правильная реакция — это агрессия, знаю, но мне почему-то плакать хочется. Все так ужасно складывается. Плохо. Очень плохо.

— Я решил проявить инициативу, — выдает в ответ, и я окончательно теряюсь.

Что это значит вообще?

— Я не понимаю, — останавливаюсь на ступеньках, а Мот успевает уйти вперед.

Когда соображает, что я отстала, замирает. Оглядывается, делает четыре шага вниз.

— Ты мне пишешь зачем? — звучит претензией. — Мы вроде все обсудили, — делает еще шаг, очень технично съезжая с темы заданного мной вопроса.

Между нами только букет этот огромный, и все. Мот спустился на ступень ниже, поэтому мы почти на одном уровне с ним. Чувствую, как шипы впиваются в кожу, через тонкую ткань платья на груди, и смотрю на Матвея.

— Я…

Бегаю взглядом по его лицу, осыпающейся штукатурке подъезда и грязным перилам.

Зачем? Зачем я ему написала?

Чтобы он приревновал или знал, что мне было приятно получить от него цветы. Только за этим. Правда, скрывается тут гораздо больше всего. Это крик отчаяния. Я перед ним дымовой шашкой размахиваю и умоляю обратить на себя внимание. Вот и все.