Скрипнула дверь. Дочь мышкой скользнула к топчану.

Они росли разными, внешностью и характером. И только улыбки с одинаковыми ямочками на щеках выдавали в них сестёр. Ровная характером, прижимистая и рассудительная Анна. Задумчивая, простодушная, жалостливая Танюша. Не красавицы, но было в них что-то, что располагало к ним людей. Чистоплотные, работящие, они пользовались уважением у самых завидных женихов…

«Эх, Таня! Хоть бы в чём ты была похожа на сестру…» – вытирая мокрые щёки, шептала Надя.

Так и не заснув, она вышла на улицу. Ноги сами привели её на край проулка, где огороды клиньями врезались в луг.

«Вся в отца… »

Откуда навалилась эта любовь? Анна с любовью справилась с трудом. Вовремя поняла, что не будет ей счастья с Колькой. Его мать вбила себе в голову, что Коленьке только учительница пара, а колхозницы пусть и не мечтают о таком подарке судьбы. Анна гордая, не стала унижаться. В это время домой с блокадного Ленинграда прибыл на побывку морской офицер, Иван. Крепкий, коренастый, грудь в орденах… Красавец! Влюбился в Анну, отбил у Кольки, увёз в Эстонию, куда перевели его часть. Скоро вернутся домой. Ивана комиссуют по ранению. Анна вот-вот родить должна. Хоть у неё всё как у людей…

Она подошла к лавочке у вербы. Присела на отполированное сиденье, влажное от росы. Оперлась спиной о бугристый ствол. Среди высоких лопухов, скрываясь от глаз взрослых, ребятня постарше курила здесь первые папиросы, резалась в дурака. Вот и ей пригодился этот схорон.

– Господи, за что? Не могу больше тянуть эту лямку! Ни конца, ни края. Не вынесу позора. Скоро всё село будет сплетничать. Испортила себе судьбу бестолковая…

Всхлипы-хрипы сотрясали грудь, слёзы катились по впалым щекам, но она их не вытирала, лишь тупо смотрела перед собой.

– Ваня, Ваня! – позвала она. – что же ты бросил меня?.. Где сгинул? В какой сторонушке?.. Что же вы со мной делаете? Из шестнадцати годков муку мучную тяну… Эх, батюшка, родной, родимый… да за что ты меня наказал, выдав так рано замуж?.. Да не пожила и не покрасовалась я в девках! Да вымучилась я с мужниными гулюшками в бабах… А теперича нет и этого мужинька, пропал без вести, и где искать его, один Господь знает… И дочь его любимая такую рану нарезала, не зарастёт до самой смертушки… Да и что далее будет – не знамо, не ведамо… Николай Угодничек, заступничек ты наш, заступись ты за меня нерадивую, несчастливую, горем убитую, жизнею придавленой…

А рассвет набирал силу…

Из-за леса выкатился огромный размыто-красный диск солнца. Разом заголосили на селе петухи, из тёмной массы леса выступили тронутые предосенней сединой деревья. Любила она встречать такие рассветы. Но ни один из них не казался таким тягостным, безнадёжным, как сегодня.

– Ваня, в плену, на чужбине или в глубокой могиле? Как ты мог нас оставить?

Сжавшись от горя и холода, сидела она, маленькая, одинокая женщина с опухшим от слёз лицом. Казалось, всё в этом мире восстало против неё, – сил совсем не осталось, а помощи ждать неоткуда.

…Захлопали двери, там и сям слышались громкие голоса хозяев. Село просыпалось, втягиваясь в тяжёлый каждодневный труд. Мычали некормленые коровы, перекликались петухи, призывно кегекали гуси – жизнь продолжалась. Скоро на луг погонят гусей, пройдёт стадо коров, и хотя среди зарослей её заметить трудно, всё ж рисковать не стоит, да и продрогла основательно. Надо идти домой, будить нерадивую дочь, заниматься будничными делами. Медленно, нехотя шла она, в глубине души понимая, что рушится их с таким трудом налаженная послевоенная жизнь. Колька не женится на дочери. Паша, его мать, не допустит этого, а аборты запрещены. К весне у Юрасихи родится сын, а у неё внук или внучка. Так, видимо, Господь решил.