Маня замер, а потом вдруг что-то замурлыкал. Иван удивлённо воззрился на него.

– Старая песня на древнееврейском, – пояснил Маня.

– «…Почему твои камни так белы, Иерусалим?

Чтобы кровь праведников была лучше видна на них!

Почему твои улицы по ночам так тихи, Иерусалим?

Для того, чтобы стоны праведников были лучше слышны!

Почему я не могу забыть тебя, Иерусалим?

Потому, что часть твоего сердца навсегда осталась здесь!

Почему так больно мне, Иерусалим?

Потому, что ты не можешь ничего поделать с этим!..»

И ты знаешь, Ваня, самое удивительное в том, что, Вы, люди становитесь слепыми и глухими по своей воле. Все, соприкасавшиеся с Христом, чувствовали его удивительную ауру. Многие видели его чудеса и с некоторыми они произошли лично, и всё-таки все эти люди или отворачивались от него, или делали вид, что ничего особенного не случилось. Их память моментально услужливо стирала произошедшее, переименовывая слово «чудо» в «случайность». Их неблагодарность была просто поразительной, а неистовое желание видеть мёртвым своё спасение просто обескураживало. Бог был им совсем не нужен, их богами были самые низкие собственные чувства – алчность, жадность, чревоугодие, похоть и гордыня… Они были рядом с чудом и упорно не хотели видеть его. Ваше слепота порою удивительна. И это касается абсолютно всего. Я часами мог валяться брюхом к верху, рассматривая удивительную синеву неба Иерусалима, а вы месяцами не видите неба, поднимая голову только тогда, когда какая-нибудь птица нагадит вам на голову или пойдёт дождь. И всё время вопите – дайте мне веру, дайте мне чудо, чтобы подкрепить веру, а получается, что это вам абсолютно не нужно. Вы как ребёнок, упорно отворачивающийся от ложки манной каши, которую пытается ему всунуть сердобольная мать, и которая жизненно необходима ему самому. Вы завидуете всему красивому, вас раздражает доброта другого не касающаяся вас, вы, как обожравшиеся свиньи, глухи и слепы ко всему окружающему, если у вас всё хорошо, и вам нужна достаточная мотивация, чтобы совершить самое пустяшное хорошее дело. И я категорично настаиваю, что Господь создал вас не по своему образу и подобию. Я видел Христа, избитого и искалеченного вами, но он был совсем иным. В его глазах светилась доброта и понимание. Это глаза матери, смотрящие на своего непутёвого ребёнка, прощающего ему всё, вне зависимости от глубины его падения и степени его вины. Единицы из вас могут отразить этот свет, и, думаю, только благодаря этим людям вы ещё живы…

Маня отвернулся, и как-то сердито уставился на плетущиеся рядом ряды машин. Его затылок выражал мировую скорбь, расстроенное и сожаление. А Ваня вдруг почувствовал себя предметом труда десятков поколений ассенизаторов. В салоне повисло молчание – возвышенно-сердитое со стороны Мани и подавленно-покаянное со стороны Ивана. Ваня вдруг почувствовал, как у него от стыда стали горячими щёки и уши, а Маня, не поворачиваясь, выдал:

– Стыд, Ваня, это хорошо! Это, пожалуй, самое лучшее чувство в человеке, потому что оно будет вечно спящую в человечестве совесть. Что бы там ни говорили, но у любого животного есть страх, любовь к своим детям, ненависть к врагам и «хакуна матата» после хорошего обеда. Единственное, чем обделил зверей Господь, это совестью, то, что есть только у человека. Да, такой неудобный и ненужный дар, но только тогда, когда он просыпается, человек становится человеком, и только тогда в мире творится добро. Помни об этом, Ваня, и тогда все твои поступки будут хорошими и рядом с тобою всегда будет этот человек из Назарета, ведь он всегда рядом с настоящими людьми…