– Ленту держи! Смотри, чтобы не перекосило! Нам теперь скрываться не от кого, смотри, как улепетывает!

Пулемет застучал экономными короткими очередями, кроша головы и тела плотно столпившихся у основания вышки свихнувшихся. Когда лента закончилась, ствол пулемета так накалился, что вода в кожухе стала закипать. Стрельбу пришлось прекратить. Командир заправил последнюю пулеметную ленту, передернул затвор, подхватил винтовку и полез по ступенькам вниз.

– Смотри в оба и башкой крути во все стороны: если прибежит здоровенный – прикроешь. Там просто все: держишь за ручки, жмешь на гашетку. Остыть ему нужно; без особой нужды не стреляй, заметишь кого, крикни просто, я быстро вернусь.

– Куда вы?

– Кое-что доделать требуется, я скоро.

Пока Сергей Николаевич исправно бдел, снизу слышались смачные удары штыка и более глухие – приклада, затем прозвучали выстрелы из «нагана». По лестнице застучали сапоги, командир поднялся, держа в запачканной кровью руке «наган», который тут же принялся набивать добытыми где-то патронами. Вместо шинели на нем была одета кожаная куртка, явно снятая с чужого плеча.

– Вот, разжился у Санька, другана бывшего, самолично башку ему прострелил, только не Санек это уже был, а зверь лютый. Что ж это творится профессор? Что с людьми сделалось? Ведь хорошие были товарищи, преданные нашему делу, а тут такое расстройство. А винтовке хана. По черепушкам пока охаживал живоглотов – переломилась, не выдержала. Крепкие у них черепушки и, похоже, боли совсем не чувствуют. Я ему штык в брюхо, а он винтовку схватил и тянет к себе, до меня, чтоб, сука, добраться. Я ему дырку во лбу высверлил из «нагана», только тогда утихомирился, зараза. Винтовку вытянул, а она на половину в крови и кишках, в руки брать противно. Выпить мне надо, хорошо выпить и забыть это все, хоть ненадолго. Башка еще трещит как с большого бодуна, ослаб я что-то, сил нет никаких. Сам-то как?

– Я тоже нехорошо себя чувствую, и чем дальше, тем хуже.

– Захворали мы с тобой Серега, чую, что захворали, как бы тоже в такую тварь как эти не перекинуться. Ты, ежели чего такого в себе или во мне заметишь, говори сразу, не таись, а то после еще хуже будет. У меня сил, чтобы застрелиться хватит, а вот в тебе не уверен. Я тебе скажу – лучше пулю себе в башку, чем такое, согласен?

– Мы бы давно уже стали такими, как они. Наше недомогание другого рода, так что насчет превращения в людоедов можно не беспокоиться.

– Хорошо, ежели так. Надо бы осмотреться здесь получше. Стреляли же, значит, могут быть и другие выжившие. Очень надеюсь, что смог кто схорониться. Сейчас передохну немного и схожу. Ты оставайся здесь. Задача прежняя: наблюдать и, если что, – предупредить. Здоровый сбежал, но может и вернуться. Там за оградой еще паслись несколько зверюг, что помельче, так что расслабляться нам рано. Пулемет остывает вроде, водички подлить надо бы в кожух, там уже, поди, половина выкипела.

Командир начал было уже спускаться, как вдруг замер и тут же запрыгнул назад, выхватывая «наган».

– Рюсский, не стрэляй, не надо, моя памагай пришел. Рюсский – великий воин, убил большого зверя. Никто не мог, а рюсский убил. У меня лекарство есть, вы болеть, я помогай. Нэ будешь стрэлять?

– Это кто? Ты кто там?

– Судя по произношению, это кто-то из малых народов, чукча или эвенк.

– Нэненцы мы. Шаман сказал: надо идти предупрэдить. Однако олень нет – зверь сожрал, всэх сожрал, пешки шел, пешки долго, нэ успэл. Я памагай, нэ будешь стрэлять?

– Там, похоже, что живой человек, говорит, помочь пришел, я думаю, пусть выходит. Нынче все, кто живые – на нашей стороне. Может, действительно у него какое снадобье имеется, а то мне совсем худо уже.