– У меня появился вопрос, – произнесла я, не поднимая взгляда от бумаг.

– Незнакомое слово? – уточнил Фостен.

– Сколько я буду получать на расходы через десять лет?

В кабинете воцарилась такая дивная тишина, что стало слышно, как в стекло бьется муха.

– Понимаете, здесь написана сумма содержания… – Я посмотрела на отца Ивонны. – Она будет как-то увеличиваться?

Как ни странно, он выглядел озадаченным.

– На сколько? – внезапно спросил Фостен.

– На двадцать в год, – уронила я.

– Варьятов? – тихо уточнил секретарь.

– Процентов, – поправила я. – Булавки и шпильки дорожают с немыслимой скоростью.

– Не дорожают, – буркнул секретарь.

– Покупаете женские булавки и шпильки? – небрежно уточнила я и бросила на него насмешливый взгляд.

Он внезапно насупился и поджал губы. Надо же, какой обидчивый!

– Господин Мейн, думаю, нас устроят три процента, – вступил в разговор отец Ивонны, видимо, ломавший голову, как бы себя не посрамить и интересы дочери учесть.

– Нет, три процента по сравнению с ничем, конечно, лучше, – я поерзала на стуле, – но двадцать мне нравятся больше.

– Договорились, – резковато проговорил мой будущий муж и, не сводя почти прозрачных глаз, протянул ручку: – Исправьте этот пункт.

И рада бы, но имелась проблема. Ивонна подарила мне возможность свободно изъясняться и читать, но писала я по-прежнему своим почерком, да еще нещадно путаясь. Внезапно выяснилось, что умение складывать буквы в слова не помогает чистописанию.

– Думаю, у вас лучше получится внести правки, – скромно улыбнулась я. – Вдруг я что-нибудь напутаю?

– Например? – хмыкнул он и кивком приказал секретарю передать еще одну копию брачного соглашения.

– Напишу больше процентов, – предположила я.

Пряча усмешку, Фостен по-простому подвинулся к столу и начал быстро вносить исправления. Золотое перо легко скользило по бумаге.

– Проверяйте, – закончив, кивнул он.

Документ удивительным образом преображался. Строчки пришли в движение, слова менялись местами: одни сдвигались, пробел занимали другие. Не хватало только характерного клацанья печатной машинки, но звуковое сопровождение я прекрасно додумала сама.

Теперь в спорном пункте мелким твердым почерком были вписаны проценты. Ровно двадцать.

– Все в порядке? – спросил он, изогнув темные брови.

Я только дернула плечом.

Фостен поставил в конце договора подпись и закрыл ручку колпачком. На моей копии появился крупный витиеватый росчерк. Захочешь – не подделаешь.

С непроницаемым видом секретарь протянул хозяину небольшую черную шкатулку. Оказалось, что в ней хранилась печать. От оттиска, оставленного на бумаге, в разные стороны брызнул зеленоватый свет. Видимо, вещица была магическая, как и многое в этом новом, пока неизведанном для меня мире.

Обед прошел напряженно. Младшего Артисса с будущим родственником знакомить не планировали и запретили спускаться на первый этаж. Однако страшный колдун о мальчике даже не спросил.

Единственный за столом, кто действительно насладился трапезой, был секретарь. Ел он, не стесняясь хорошего аппетита, словно заправлялся на ближайший год и при смене блюд каждую фарфоровую тарелку провожал с печалью на худом носатом лице. Как от сердца этот фарфор отрывал.

– Красивый сервиз, – пробормотал он, случайно перехватив мой заинтересованный взгляд, и снова насупился, что, впрочем, ему никак не помешало слопать десерт.

Завидно стало! Повар сегодня особенно расстарался, но в меня из-за жесткого корсета, туго стянувшего ребра и бока, ни кусочка не лезло. Не знаю, зачем Ивонна голодала, если все равно нацепляла на себя это чудо принудительной диетологии.