– Сумочку возьмешь белую. Мою.

Мы выходим из комнаты, я со вздохом закрываю дверь в свое пристанище и следую за мачехой в родительские апартаменты.

Пять метров всего топать, а споткнулась уже два раза. Платье такое короткое, что я постоянно пытаюсь одернуть его сзади. Таша влетает в номер, швыряет в меня белым клатчем и косметичкой.

– Замажь прыщик на левом виске! – кричит она, скрываясь в ванной комнате вместе с пестрой кучей одежды.

Папа завязывает темно-синий галстук перед огромным зеркалом в золоченой раме. Он выглядит довольным, и я вдруг понимаю, что родители наверняка не дремали в последний час, а занимались более интересными делами. Впрочем, я могу и ошибаться. Боже, почему у меня такое живое воображение? Мысли об этом действительно противны.

Отец поворачивается ко мне и ошалело застывает. Что? Что не так?

Усиленно стягиваю платье вниз.

– Боже, солнышко, тебе так идет, – папа удивленно рассматривает мой новый образ. Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз надевала вечернее платье. В прошлом году на день рождения? Нет, тогда я была в брюках. На Новый год? Тоже нет, тогда мне контрабандой удалось пронести джинсы в рюкзаке.

Да, нечасто балую я отца своими девичьими нарядами.

Взяв в руки огромную красную косметичку из крокодиловой кожи (я уверена, что в нее влезли бы парочка моих джинсов, кроссовки и с десяток футболок), я пытаюсь найти светлый тональный крем или пудру. Но Наташа в последнее время сильно увлеклась солярием, и вся ее косметика слишком темная.

– Да, Слава, мы будем минут через пять, – слышу я, как мачеха разговаривает по телефону из ванной комнаты. – Прости, что опаздываем!

Папа все еще многозначительно молчит, рассматривая мой наряд. Неужели так страшно? Я несмело приближаюсь к зеркалу.

Из сияющего чистотой и парой разводов от постоянных уборок стекла на меня смотрит незнакомка. Тонкие ноги, упакованные в золотисто-бежевый капрон, из-за шпилек кажутся излишне длинными. Спичечными. Платье вдруг сделало из привычного бесформенного тела резную, точеную фигурку. Пиджак скрывает легкую сутулость, тонкие плечи и как будто добавляет веса моему намеку на грудь.

Слава богу, что лицо осталось прежним. Высокий лоб, закрытый густой челкой. Длинные пушистые русые ресницы. Зеленые глаза. Слегка вздернутый нос. Пухловатая нижняя губа, а верхняя слегка потрескалась в правом углу из-за моей привычки ее закусывать в напряженные моменты.

Но это не мое тело. Мое тело обычно скрыто широкими штанами и безразмерными футболками. Да, папа не сможет поднять свою челюсть с пола, она будет там валяться еще долго. Даже я себя не узнаю, что уж говорить о другом человеке?

– Девочка моя, как ты выросла, – отец слегка обнимает меня за плечи, рискуя уронить с них белый пиджак.

(У жакета же есть рукава? Почему нельзя просунуть в них руки и не рисковать, что он где-нибудь слетит? Почему в мире современной моды все так сложно?)

– Наташа умеет подбирать наряды, – пожимаю я плечами. Пиджак в подтверждение моих мыслей тут же летит на пол. К черту. Ищу в зеркале тот прыщ, который мне необходимо замазать, дабы у мачехи не случилось сердечного приступа. Безуспешно. Где она его увидела?

– Я и не заметил… Ты стала взрослой… а я все думал, что ты еще ребенок совсем, – бормочет папа, поглаживая меня по голове. Заколка рискует последовать примеру пиджака. Прическа из русых с золотистым отливом волос (за сохранение натурального цвета моих локонов мы с Наташей до сих пор ведем холодную войну) опасно накреняется. Плевать.

Самое главное, что папа, наконец, меня заметил. Я хотела бы ответить ему. Искренне. Спросить, почему он не видел, что взрослой я стала еще в тринадцать лет? Почему он никогда не слышал моих криков о помощи, когда детство окончательно кануло в лету? Почему только одежда вдруг пробудила в нем понимание того, что я изменилась?