Несмотря на множество цветастых плакатов «С Новым Годом!», приклеенных рожиц снеговиков и дедов морозов, праздника не ощущалось. Шёл дождь. Снега не было. Какая-то пустота и усталость поселились в городе. Не вчера поселились. И не он это сказал.

В больничном корпусе было тихо и пусто. Обитель скорби встретила Дронова гулкими коридорами и приторным запахом лекарств. Шурша синими бахилами, он дошёл до сестринского поста и поздоровался с заспанной угрюмой дежурной. Та вяло кивнула в ответ. Сергей поймал себя на мысли, что пришёл с пустыми руками. «Надо было хоть конфет медсёстрам купить».

Вот и Наташкина палата. Одноместная и до ужаса крошечная. Маленький печальный мирок, отделяющий её обитательницу от громадного счастливого мира здоровых людей. Белая казённая дверь с порядковым номером сорок два. Сергей застыл перед ней, не решаясь войти. Вчера всё случилось… В четыреста двадцатом. Он оглянулся на медсестру. Та смотрела на него с каким-то брезгливым выражением. Чертыхнувшись про себя, Дронов решительно толкнул дверь.

Сердце болезненно сжалось и заколотилось. Наташенька! Как же изгрызла тебя проклятая болезнь. Худенькая трогательная фигурка, сидящая на краешке кровати с книгой на коленях. При его появлении дочь оторвалась от чтения и взглянула на него огромными васильковыми глазами. На осунувшемся иссохшем личике они казались бескрайними озёрами. Лучистыми, искрящимися. Единственно живыми посреди пожелтевшей угасающей плоти.

– Наташа, – Сергей запнулся. Все фразы, что он собирался сказать, внезапно вылетели из памяти и кружились в голове бессмысленными рваными обрывками. – Наташа…

Бледные губки дрогнули.

– Зачем пришёл? Я сказала, что не хочу тебя больше видеть.

И от этого спокойного равнодушного голоса в душе Сергея вновь вспыхнула яркая горячая обида.

– Наташа! Мы должны поговорить! Так не может больше продолжаться!

– Я уже всё сказала.

– Ты не понимаешь. Мы – одна семья. Я люблю тебя.

– Ты никогда никого не любил. Когда меня не станет – я хочу, чтобы мама развелась с тобой.

– Что ты говоришь, доченька?!

– Ты мне омерзителен. А мама – святая. Никто бы не смог терпеть такое унижение, ложь и постоянные измены. Уходи. И не приходи больше.

– Наташа! – Сергей рванулся к ней, но та швырнула в него книгу.

– Убирайся!

Дронов поплёлся к двери. На пороге остановился и, не глядя на дочь, проговорил:

– Мамы больше нет. Она погибла. Завтра похороны.

Реакция дочери напугала его. Такого исступлённого глубинного звериного рыка он не ожидал.

Наташа сидела на кровати и выла. Слёзы ручьями сбегали по скуластому пергаментному личику, губы кривились, тело сотрясала дрожь.

– Ты врёшь! Ты всё врёшь! Ты нарочно… Ты виноват!

– Наташенька…

Дочь вскочила, подбежала к нему и заколотила по груди костистыми кулачками:

– Сволочь! Гадина! Ты убил её! Мерзавец!

Дронов опешил.

– Её сбила машина…

– Убийца! Убийца! Убийца!

Силы покинули больную, она опустилась на колени и тяжело задышала. Голос стал хриплым.

– Ненавижу тебя… Проклинаю…

Сергей сам не заметил, когда из его глаз хлынули слёзы. Он всхлипывал, обнимал дочь и причитал:

– Прости меня, Наташенька, прости. Умоляю тебя!

Дочь высвободилась из его объятий. Синие глаза метнули молнии.

– Я никогда не прощу тебя! Никогда!

А потом её тело выгнулось дугой, рот свело судорогой, и она забилась на полу, как вытащенная на берег рыба.

Сергей с ужасом смотрел на неё, затем опомнился, выскочил из палаты и завопил:

– Врача! Скорее!

– Что случилось? – дежурная медсестра недовольно нахмурилась.

– Что ты сидишь, дура! Врача быстрее! Заведующему звони!

– У Вардана Оганесовича сегодня выходной!