– Что ты заладил – пошел, пошел!.. Мне нужно кое-что тебе показать, очень важное. И это, – она понизила голос и придвинулась к нему, – имеет отношение к убийству. Понимаешь?..

…Ты что-нибудь понимаешь? Ты понимаешь только, что ее грудь, упакованная в плотный шелк блузки, почти касается твоего локтя – ей-богу! – и от ее волос пахнет упоительно, и она что-то говорит, и ты видишь, как она складывает губы, и блестит сережка в мочке нежного уха.

Убийство?.. Какое убийство?..

– Володь, да проснись ты! Ну, если хочешь на меня наорать, наори, только не молчи! – Но он все молчал, и она нетерпеливо подсунулась еще поближе и понизила голос. – Я выяснила, что в этом деле замешана твоя мадам!

Он отступил и уперся задницей в перила – так, чтобы Ольга его не касалась больше, – и переспросил:

– Какая мадам? В какое дело?..

– Митрофанова, господи, какая же еще!.. А замешана она в убийстве! Пошли, я покажу!

Алекс не отводил глаз и не шевелился, и Анна Иосифовна дрогнула первой. Вдруг моргнула и заговорила очень фальшиво, и задвигалась слишком суетливо:

– Алекс, душа моя! Ну, что же вы?.. Чай давно готов, вот-вот остынет, а остывший чай – уже не чай!.. Садитесь вот здесь, отсюда отлично видно изразцы, и вы сможете продолжать ими любоваться. Мне очень приятно, что их оценили!.. Вы знаток прикладного искусства?..

Он помедлил.

– Скорее нет, – и, сжалившись, отвел глаза от ее лица. – Знаю немного, когда-то проходил в университете. В основном про немецкую майолику.

Из серебряного чайника Анна Иосифовна наливала в тонкую чашку крепчайший чай, похожий в солнечном свете на расплавленный янтарь.

– Вот как! Какую же немецкую майолику проходят в университете? Кружки Гиршфогеля?.. – Это было сказано с некоторым пренебрежением.

– И еще рейнские, и «штангенкруг».

– А Лимож? Не любите?

Алекс улыбнулся и пригубил чай, чувствуя себя бедным студентом в заношенном сюртучишке, внезапно угодившим за обеденный стол в профессорском доме.

– Ну, это уже Франция, а не Германия, Анна Иосифовна. И там делали эмаль, насколько я помню.

– Да-да. – Хозяйка, совершенно успокоившись, устроилась напротив и улыбнулась поощрительно поверх тончайшего фарфора. – В пятнадцатом веке в Лиможе как раз научились покрывать металл эмалевыми красками. Я ничего не путаю?..

Видимо, все-таки экзамен, решил Алекс. Занятно.

В последнее время он только и делал, что сдавал экзамены, и все проваливался!..

– Нет-нет, абсолютно верно. Рисунок вырезали на металле, а углубления заполняли черной эмалью. После этого обжигали первый раз, а потом уж накладывали остальные краски и вновь обжигали. Иногда использовали белый и золотой цвета, а, например, Жан Пенико изображал совсем сложные сюжеты.

– Что вы говорите?!

– Библейские и исторические сцены, – подтвердил развеселившийся Алекс. – Влияние в основном, конечно, фламандское, а впоследствии немецкое и итальянское.

– Плюшки прямо из духовки. Моя Маргарита Николаевна только перед вашим приходим достала! Угощайтесь, Алекс. Вот с изюмом, а эти с сахаром, классические. Вы какие больше любите?

Видимо, это означает «отлично». Ставлю в зачетку.

– Я всякие люблю, Анна Иосифовна. – Он посмотрел ей в глаза. – Ваша Маргарита Николаевна просто волшебница. Передайте ей мое восхищение.

– С удовольствием! Она будет счастлива. Вы курите?.. Если да, вот пепельница, и не стесняйтесь! – Хозяйка придвинула к нему некий хрустальный сосуд сказочной красоты, брызгающий во все стороны разноцветными бликами. – Ахматова всегда говорила, что курение…

– Это цепь унижений, – закончил Алекс. – Все время нужно у кого-то спрашивать разрешения!