Первое потомство по родне раздали без проблем. Второй раз Фимка четырёх щенят принесла. Два с пятнами, как у неё ярко-рыжими, а остальные с черными. Опять же они симметрично по всей шкуре. Сумели и этих щенят пристроить, но уж третий окот… грех на душу взял… в общем… утопил.

Что тут было, Фимка осерчала, расстроилась неимоверно, уйдет на ночь к реке, да как завоет. Не то слово. Плачет тошно и жалобно. Неделю к еде не подходила, думали всё, конец собаке. Опять же Борзый, на берегу подругу найдя, приласкал, успокоил. Фимка с месяц глаза от меня отводила, с детьми правда дружбу по-прежнему без обид водила.

На тот момент, как порой в семье бывает, мы с Татьяной, не помню уже из-за чего, в крепко разругались. Хотя привычки ни у кого из нас не было Бога гневить… ссорами да обидами.

Степан тяжело вздохнул, видимо вспомнив нерадостный случай, держа руль левой рукой, правой почесал затылок, вероятно думая, стоит продолжать разговор на эту тему, потом прокашлялся и проговорил:

– А ещё, говорят, животные нашей людской жизни не понимают. Всё они видят, и бытие наше осознают, выводы делают для себя. Фимка раньше в комнату ни ногой, ни лапой. Хотя мы никогда не препятствовали, а здесь вдруг в гости пожаловала.

Сидим с Танюхой по разные стороны дома, не разговариваем. Надулись, как говорится, словно мышь на крупу. Я, значит, с чувством обиды на диване вроде как телевизор смотрю, хотя глаза закрыты и на душе муторно и неуютно, понимаю, что виноваты оба, а не признаём свою вину, не хотим помириться, это как, значит, за собой вину признать. Чую, жена на кухне с глазами мокрыми ужин готовит, носом швыркает.

Сижу, значит, чувствую под рукой что-то мягкое, теплое, щекотливое и приятное. Открыл глаза, а это Фимка. Лапами ко мне на грудь и взглядом просящим говорит: «Ты же хозяин дома, ты старший, ты самый умный, от тебя мир в дома зависит».

В общем, к совести призвала и также тихонько на кухню подалась. Около ног супруги, словно кошка, ластиться стала, понять даёт, что слезы её напрасны, вода и только. Потом посередь комнаты легла, морду на лапы уложила и хвостом постукивать стала, словно пальцем.

– Хватит дурью маяться, – как бы говорит, – всё у вас есть. В достатке живёте, красивые, здоровые, любите друг дружку, что же зря к жизни плохо относитесь?

Стыдно нам с Татьяной перед собакой стало.

С тех пор, чуть назреет подобная проблема семейная, Фимка у нас вроде как судьи мирового.

К зиме Фимка опять стала животом расти. Я уже решил, что не буду жизни лишать потомство собачье. Только смотрю, по вечерам дворняга наша пропадать стала. Борзый же, как стемнеет, раньше на службу бежал, а тут наоборот – днем на лесопилке, а к заходу солнца на свое обычное место. Напротив дома моего.

По следу на снегу определил, что они парой к лодке, что днищем на берегу речки лет пять уже лежала, тропу пробили. Невдалеке дорожка к проруби, где бабы порой белье поласкают, а кто-то и воду на санках во фляге возит.

Вначале-то я не понял того следа, Фимка вроде на сносях, не до любви с Борзым. Да и не стал вникать. Работы, сам знаешь, на ферме, невпроворот. Устаёшь, к вечеру с ног валишься, а тут в ночь, помнится тихая была, морозная, с луной полной, свет от неё словно днем, не спалось мне что-то. Вышел в сени. Смотрю со стороны берега пара темных клубков по снегу ко двору моему катиться. В нечистую с детства не верил, а здесь внутри что-то ёкнуло. Зверье лесное, подумал, наверное, в ограду мою через огород лезет. Хотел уже ружье достать, да присмотрелся повнимательнее, не волки и не зайцы, а семейство собачье. Подбежало оно к крылечку, на котором стоял, на меня, как говорится ноль внимания, и под крыльцо нырь, а оттуда через минуту каждый с комочком потомства своего обратно бегом к лодке. Прозрение на меня нашло. Видно любовь и страх потерять щенят от рук моих вынудили собак упрятать плоды своих любовных утех от глаз человечьих подальше. Пятого по счету они вместе в зубах вынесли. Не стал я мешать им. Подумал, спугну, вообще уйдет Фимка со двора – на лесопилку вместе с Борзым.