С её ещё теплого тельца сняли когда-то белоснежную шкурку – будущие врачи должны знать, как работают мышцы.

Не выдержав жуткого зрелища, Анна – студентка первого курса, бросилась вон из операционной. В туалете её рвало, а потом она долго рыдала – зачем? Ради чего им сейчас продемонстрировали столь чудовищную жестокость? Понятно, откуда это прозвище у профессора – Доктор Менгеле…

– Хватит плакать, – прибежала подружка, – опыты нужны для науки, ради здоровья и блага человека.

– Но, разве можно создавать добро, через зло? Чем мы лучше фашистов?

– Фашисты экспериментировали над людьми, мы – над животными. У них нет души, в этом разница.

– Ты уверена? Животные также как и мы чувствуют боль и страдание, у них есть память, сознание, они любят, хотят быть любимыми, хотят жить, наконец!

– Даже если так… В городе приюта нет. Только усыпалка – пять дней содержания и эвтаназия. А здесь, хотя бы науке послужат, и поживут чуток…

– Разве можно жить с постоянной, непрекращающейся болью? Разрежут – зашьют, если не умрут от шока, снова разрежут… и так до самой смерти… Если не умрут сами, усыпят…

Разве не милосерднее было бы оставить несчастным жизнь в благодарность за мучения, и вклад в науку? А им даже обезболивающие уколы после операций не положены.

– Кстати, профессор разрешил купить болеутоляющие на собственные средства, и колоть по своему усмотрению. Идем, пора на лекции…

– Существует несколько способов избавления от назойливого лая: прижигание голосовых связок, воздействие сверхнизких температур, пересечение, и полное удаление связок.

– И так, вентрикулокордэктомия – ларинготомия через разрез на горле…

Прежде чем приступить к операции, Менгеле сделал инъекцию. Под воздействием миорелаксанта, мышцы Джима перестали сокращаться. Пёс, хотя и был полностью обездвижен, чувствовал, как вошел скальпель в плоть, как рассекалась кожа, мышцы, связки – всё, что делал с ним истязатель.

А после, оглушенному, и одуревшему от пытки, казалось, что лишили его разума и речи: никогда не сможет он выражать эмоции – лаять, выть, его удел отныне – только хрипеть.

Ближе к вечеру, принесли из операционной рыжего. На выбритом животе – свежий, неровный шов. Что делали студенты с внутренностями несчастного животного – одному лишь Богу известно. Бедняга умер к утру – сердце старой собаки не справилось с невыносимой болью.

Джим был сломлен окончательно: в ужасе дрожал, услышав шаги, не мог без страха видеть человеческие руки. Казалось, он уже и не помнил другую жизнь – без неизбежной пытки.

Пёс исхудал, шкура висела клочьями, его редко кормили. Он не видел ласки, не слышал доброго слова – быть может, работникам вивария просто не хотелось привыкать к кому-то из узников, чтобы каждый раз не переживать их смерть?

Впрочем, приходила молодая девушка, делала укол, и тогда сознание Джима проваливалось в какую-то бездонную яму, словно он покидал на время виварий. Боль отступала, и, придя в сознание, пёс благодарно лизал человеку руки…

Периодически привозили новых узников, готовых пройти все муки Ада. С ними он больше не общался. Большую часть времени безучастно лежал в грязи, крови и испражнениях, желая стать невидимым. Лишь бы не трогали его больше – ещё одну операцию, он не выдержит, уйдет на Радугу, как и его подруга.

Но Ангел смерти о нем не забывал, и пытки продолжались бесконечно: операционная, инъекция, неспособность сопротивляться при полном сознании, и адская боль…

Зачем его мучают эти люди? почему не придут хозяева? не заберут? не защитят? не спрячут? За что он обречен на бесконечную муку? Зачем опять разрезали живот?