Маша и Миша сидели на диванчике посреди огромного отельного холла, беззаботно махали ногами и дружно «атя-тятя-дракали». На другом краю дивана сидел хмурым сычом Стефано с заткнутыми в уши каплями наушников и слушал какое-то рэповое подобие музыки. Звук его плейера, судя по всему, был вывернут на максимум, но перекрыть слаженные вопли погодок не смог бы ни один рэпер.

– Атя-тятя-тятя-дра! – громогласно разнеслось по холлу.

Навстречу нам спешила Людмила.

– С прибытием, – виновато улыбнулась она, будто извиняясь за вопли.

– Привет, – расплылась в улыбке Арита, приобнимая подругу. – А где Рус? Где Денис с Маришей?

– Атя-тятя-тятя-дра! – вновь пронеслось по холлу. Николай Нильсович с чрезвычайным любопытством воззрился на источник звука и тоже заулыбался.

Людмила же напротив – сделалась серьёзной:

– Ой, они в больнице.

– Что случилось? – выдохнул я, ощущая, как перед носом захлопываются врата рая.

– Атя-тятя-тятя-дра! – прокатилось по холлу.

– Денька взял скутер на прокат, – тихо и быстро принялась рассказывать Людмила, – разогнался и упал. Скутер помял, получил лёгкое сотрясение, и рука сломана. Но уже всё в порядке. Ему сейчас гипс накладывают. Мариночка и Русик с ним в больницу поехали, а я вот с детьми сижу. Хорошо, что вы теперь тут.

– Атя-тятя-тятя-дра!!!

– Да хватит уже! – взвился Стефано, выдернув каплю наушника.

Погодки будто только этого и ждали:

– Атя-тятя-тятя-дра!!! Атя-тятя-тятя-дра!!! – заорали они хором с новой силой.

Стефано озлился, маленький Хаген пришёл в восторг.

– Нам заселиться надо, – схватился я за первый попавшийся предлог с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. – Вещи разобрать. И перелёт был тяжёлым, Коле нужно отдохнуть. Мы немного позже спустимся.

– Атя-тятя-тятя-дра!!!

Коля предательски захохотал, всем своим видом давая понять, что на уставшего ребёнка он похож примерно так же, как его двухметровый папа на Маленького Мука, и я поспешил ретироваться к стойке рецепции.

Через пять минут, под нескончаемое «атя-тятя-дра», все формальности были улажены, бумаги заполнены, ключи получены, багаж отправлен в номер, а мы наконец-то зашли в лифт.

– Тебе не стыдно? – накинулась на меня Арита, как только мы оказались одни.

– А что такое? – не понял я.

– Люда там с тремя детьми зашивается, а господин Хаген отдохнуть решил.

Людмилу, конечно, было жалко, но ведь это не я бросил её одну с тремя детьми. Да, и двое из этих троих, кстати, были её детьми. Так почему это должно вдруг стать моей проблемой и почему мне должно быть стыдно? Но ответить жене, у которой проснулся приступ сердоболия, я не успел.

– Атя-тятя-тятя-дра! – звонко возвестил сын на весь лифт.

И я почувствовал неожиданный прилив ностальгии по его умилительным «памлям».

Как писал русский поэт Некрасов: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь». Про русских женщин он высказался ещё ярче: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт», чем однозначно поставил женское упорство и целеустремлённость выше мужских. Арита была современной русской женщиной, потому если ей «втемяшивалась какая-то блажь», она упиралась не как бык, а как несущийся на полном ходу локомотив, и остановить могла, должно быть, не коня, а целый табун. В общем, если Арита что-то для себя решала, то спорить с ней было бесполезно, а порой и небезопасно.

Это я к тому, что вместо того, чтобы отдохнуть с дороги в номере под кондиционером, мы спустились вниз и проявили лучшие человеческие качества: понимание, сочувствие и заботу. Вернее сказать, проявлял их я, пытаясь одновременно уследить за собственным сыном, погодками в бассейне и мрачным, как персонаж Гауфа, пубертатным подростком. Последний, к счастью, не требовал особенного внимания, потому как монументально возлежал на шезлонге с наушниками в ушах и кислой миной на лице.