Отступаю на шаг назад и замечаю большую дорожную сумку, которую она ставит на пол.

– Это все в прошлом. – Отмахивается она. Запирает дверь, снимает пальто, вешает на крючок и сбрасывает с ног ботинки. – Видишь? – Мать театрально разводит руками. – Со мной все в порядке! Вот. И я уже три недели ни капли в рот не брала!

– Мам, а почему ты с сумкой? – Тихо спрашиваю я. – Что-то стряслось?

Улыбка уступает место смущению на ее лице.

– Я… Да в общем-то, ничего такого, дочь… – Она тут же спохватывается. – Я ведь поживу у тебя? Можно? Совсем немного, пока не найду себе жилье.

– Мам? – Я добавляю строгости в голос.

Ей приходится поднять на меня усталый, растерянный взгляд.

– Только не надо орать, ладно? Ненавижу, когда ты ведешь себя так, будто это ты моя мать, а не я – твоя.

– Я никогда не кричу на тебя. – Напоминаю я. – Это ты всегда закрываешь уши, когда тебе говорят что-то, что тебе не нравится.

– Не нужно делать вид, будто ты всезнайка, – раздраженно бросает мать, отправляясь на кухню, – и не думай, что ты чем-то лучше нас с бабушкой, и тебе удастся избежать той же судьбы!

Я стискиваю зубы.

Ненавижу, когда она делает это. Ее нельзя критиковать ни при каких условиях, иначе получишь в ответ порцию двойной критики. Ее нужно поддерживать – всегда. Даже если то, что она делает со своей жизнью, называется падением в пропасть.

Я не могу. Просто не могу быть понимающей дочерью, видя, как она методично убивает себя.

– Мам. – Останавливаюсь в дверном проеме.

– Где у тебя сахар? – Она кружит по кухне, пытаясь сделать себе чай.

– На столе, ты просто не заметила.

– Ох, точно. – Мать хватает сахарницу и, едва не рассыпав содержимое, начинает искать ложку.

– Мам, почему ты пришла?

– А ложки? – Она выдвигает ящики по очереди. – Какой же у тебя бардак! И опять холодильник пустой. Ох, как же ты живешь, Диана? Не удивительно, что до сих пор так никого себе и не нашла!

От нее пахнет дешевыми духами и затхлостью.

– Не переводи тему. – Прошу я, разглядывая ее спутанные волосы, которые давно следовало бы помыть.

Моя мать определенно нуждается в помощи.

– Чего ты хочешь от меня?! – Она с грохотом обрушивает на стол сахарницу и оборачивается, чтобы смерить меня рассерженным взглядом. – Если мне нельзя у тебя переночевать, то так и скажи!

– Я не об этом.

– Дожили! Гонит из дома собственную мать! И это на ночь глядя…

Далее следует обиженный вздох.

– Мамочка. – Я подхожу и опускаюсь на стул перед ней. – Мам. Давай поговорим?

Она делает несколько рваных вдохов и выдохов, и ее плечи бессильно опускаются. Мать медленно отводит глаза.

– Мам, тебя опять уволили? – Осторожно спрашиваю я.

И кладу свою ладонь на ее. Ее рука дрожит.

– Мам?

Она смотрит в одну точку – куда-то под окном, и не говорит ни слова.

– Скажи мне правду, я не стану тебя отчитывать. Честно.

– Да. – Тихо произносит мама. – И что с того?

И ее глаза наполняются влагой.

– Ничего. – Успокаиваю я. – Все наладится. Сейчас я приготовлю тебе поесть. – Встаю, иду к холодильнику. – Когда ты ела в последний раз?

Она рассеянно дергает плечом.

– Может, вчера. Только давай, не будем делать из этого трагедию?

– Хорошо.

Я, молча, делаю ей омлет, подаю с диетическими хлебцами и творожным сыром, сажусь рядом и смотрю, как она жадно уплетает ужин, почти не жуя. «Моя непутевая, импульсивная, ранимая мама. У меня не было шансов вырасти какой-то другой – только похожей на тебя. А ведь ты боялась этого больше всего на свете».

– Вкусно? – Спрашиваю я, подпирая ладонью подбородок.

– Да. – Кивает она. – Но теперь, когда я здесь, у нас будет настоящая домашняя еда.