Архив не был заперт, но за дверью царила темнота. Лишь за стеллажами желтел свет фонарика; из-за какой-то оптической иллюзии казалось, что он горит в невообразимой дали. «Добрый день!» – крикнула Яна. Голос канул во тьму, как в черный войлок. В нос ударил запах старой бумаги, за которым угадывались нотки подкисшего молока, печного дыма, – округлый, чуть приторный аромат деревенского старушечьего дома, с коровой в хлеву и кружевными салфетками на подушках; а за ним – горькое сено, сладкие духи большеглазой аспирантки, нагретая солнцем волжская заводь, пролитый портвейн, рогоз… Здесь хранились полевые дневники.

– Есть кто-нибудь? – снова окликнула Яна. В ответ зашелестело, захлопало, – то ли страницами, то ли крыльями. Далекий свет фонарика дрогнул и начал приближаться. Вечность спустя из темноты выступил невысокий, чуть полноватый человек; пробормотав извинения, он шлепнул ладонью по выключателю настольной лампы. Яна прикрыла глаза ладонью, защищаясь от света.

Библиотекарю было, наверное, лет пятьдесят. Его лицо обрамляла темная растрепанная бородка; выпуклые карие глаза за круглыми очками в тонкой оправе казались добрыми и беспомощными. Библиотекарь выглядел совершенно обыденно, и Яна спросила себя: что он делал там, в темноте, среди стеллажей, забитых неразборчиво исписанными тетрадями? Ее вдруг охватило острое чувство дежавю.

Библиотекарь ждал, спокойно улыбаясь, и Яна наконец очнулась.

– Вы принесли эту штуку на кафедру? – спросила она. Вышло грубо, почти агрессивно. – Извините… Мне передали… – Чертова тряпка жгла пальцы. Библиотекарь безмятежно моргал, по-птичьи наклонив голову набок. Она много раз видела этот доброжелательный взгляд, эту бородку, эти очки. – Я точно встречала вас раньше, – вырвалось у Яны.

– Конечно встречали! – улыбнулся библиотекарь. – Я очень давно здесь работаю.

– Да нет же, не здесь, – с досадой отмахнулась Яна. – Полевые дневники… – Она растерянно оглядела стеллажи, заполненные потрепанными блокнотами. – Так откуда у вас эта вещь?

– Кто-то оставил в читальном зале, – пожал плечами библиотекарь. – А я, зная о вашей нелюбви к библиотекам, довольно, кстати, странной при вашей-то профессии, – Яна дернула уголком губ, но промолчала, – занес на кафедру.

В этом простом рассказе была какая-то нестыковка, неуловимый логический провал, маскирующий неправду. Яна потерла лоб. Библиотекарь терпеливо ждал, все такой же спокойный и доброжелательный, все такой же мучительно знакомый.

– Просто занесли? – переспросила Яна.

– Просто занес.

– Странная история…

– Странные истории случаются, – кивнул библиотекарь. – Вам ли не знать.

Кратчайший путь к остановке трамвая лежал через задний двор. Оглянувшись на лестницу, – никто не смотрит, – Ирина вприпрыжку сбежала по последнему пролету и, щурясь на солнце, зашагала через обрамленный сиренью пятачок. «Цок-цок, тепло, цок-цок, ле-то», – выстукивали на чистом сухом асфальте каблуки. Подол плаща щекотно мел по коленкам.

Нигдеева ссутулилась на краю лавочки. Короткие волосы по-прежнему стояли дыбом, – она, как обычно, в задумчивости ерошила их обеими руками. Рыжие брови сдвинуты, веснушчатый лоб собрался в причудливые складки. Сигарета зажата в зубах, руки заняты шарфом-запиской: Яна наматывала его на запястье, сердито сдергивала и снова медленно оборачивала вокруг руки. И, как всегда, она сидела на лавочке одна. Остальные три скамьи были забиты курильщиками до предела – в такой день никто не торопился вернуться в аудиторию. Но к Нигдеевой никому и в голову не пришло подсесть.

Ирина в который раз удивилась, как эта невысокая щуплая женщина ухитряется занять собой столько места. Где бы она ни оказалась, вокруг немедленно начинали расползаться всякие мелочи, – какие-то блокноты, шарфы, початые бутылки с водой. Вещи Нигдеевой захватывали пространство, выставляли форпосты, очерчивали границы. Вот и сейчас на лавочке лежала пачка сигарет и стоял картонный стаканчик с вожделенным кофе. Маленькие верные стражи.