– Удивительно, – Даша улыбнулась, – как я это упустила? Вчера по старой командировочной привычке купила пельмени…

– Если желаете, наш повар приготовит их. Как вы любите? С бульоном, уксусом, сметаной?

– Спасибо, но пельмени пришлось отправить в мусорное ведро. Я забыла положить их в холодильник.

Паренек скривился.

– Понимаю. Вы очень расстроены. Сегодня утром сообщили, что умер Арефьев. Я слышал, – он приложил руку к груди, – вы были очень дружны с ним.

Даша в удивлении подняла брови.

– Вы знаете Арефьева? Никогда не думала, что его читает молодежь!

– Мы его повести в школе проходили. Наша учительница литературы Галина Михайловна просто фанат какой-то книги Арефьева. Мы даже ездили после десятого класса в Сафьяновскую, работали на строительстве библиотеки. Дмитрий Олегович приходил к нам по вечерам и пел песни у костра под гитару. Здорово было!

– А вы читали его последний роман?

– «Забытые под снегом»? – Сева виновато пожал плечами. – Пробовал, но не смог осилить. Слишком тяжело. Вы правы, наверно, мы привыкли к тому, что легче.

– К моим книгам, например, – усмехнулась Даша. – Это действительно гораздо легче.

– Нет, у вас другое! Моя мама ваши книги раз по десять перечитала, и подружки в очередь стоят. Папка на экскаваторном работает, сроду книжек в руках не держал, кроме тех, что по автомобилям, и то, смотрю, читает. У вас правда другое.

Паренек искренне хотел сделать ей приятное, и Даша протянула ему пятьдесят рублей:

– Возьмите, Сева, это за комплимент!

– Спасибо, – официант покраснел, – честно сказать, я здесь недавно и еще не привык к чаевым. – Он замялся. – Вы долго пробудете в Краснокаменске?

– Пока не знаю, но никак не меньше недели, – ответила Даша.

– Тогда в самый раз, – обрадовался Сева. – У мамы скоро день рождения. Я куплю ей ваши последние книги в подарок, а вы подпишете их, если нетрудно?

– Нетрудно! – улыбнулась Даша. – Приносите книги, обязательно подпишу их для вашей мамы.

Официант покинул номер, а Даша принялась за завтрак. Омлет, конечно, за разговорами остыл, кофе – тоже, и хотя был сварен точно так, как она заказывала, напомнил ей по вкусу чернила, которыми в детстве заправляли школьные авторучки. Правда, сегодня все для нее утратило и вкус, и цвет, и запах!

И все же она расправилась с завтраком подчистую. По прежнему опыту она знала, что в сегодняшней суматохе вряд ли получится пообедать. А ей нужно набраться сил, чтобы справиться с горем и вынести встречу с теми, кого она презирала всей душой. Обида до сих пор жила в ее сердце. Не за себя, за Арефьева. Ей захотелось снова увидеть их лица – все во здравии, все живы, у всех холеные, сытые рожи. Когда-то они посмели обвинить Дмитрия Олеговича в популизме, назвали его роман конъюнктурным, лживым, порочащим подвиг советского народа в Великой Отечественной войне. И это заявляли люди, которые родились уже после войны или в ее начале. Люди, не нюхавшие пороха, не питавшиеся дохлой кониной, не лежавшие под огнем противника в блиндаже из мерзлых трупов немецких гансов и русских иванов – всех вперемешку… Но стыд глаза не ест, и наверняка фамилии этих подонков появятся завтра в газетах под официальным некрологом. Возможно, не всех, но в подавляющем большинстве…

– Иуды! Сволочи! – Даша привычно выругалась. – Слетится воронье кости клевать!

Она посмотрела в окно. Там окончательно рассвело, но повалил снег, от этого в номере было сумрачно и неуютно. И Даша опять включила свет. Затем позвонила в ресторан, чтобы забрали посуду.

Вместо Севы появилась высокая рыхлая девица с фиолетовыми, сложенными куриной гузкой губами. Она молча составила посуду на сервировочный столик и, презрительно дернув плечом в ответ на Дашину десятку, удалилась по-английски, не прощаясь. Правда, чаевые забрала, хотя Даша ясно прочитала в ее глазах, что девица думает о ней и одновременно обо всех прижимистых столичных суках…