– А я чуть-чуть опоздал, – усмехнулся Оляля, – на шаг отстал. Да разве ты за меня пошла бы? Санек твой весь свет тебе затмил. Как же, косая сажень в плечах, голубые береты, десантные войска! Романтика!

– Он был первым, кто предал меня! Приятель нашептал, с такой, мол, как я, карьеру не сделаешь! Надо будет жену караулить, от ухажеров отбиваться… А я ведь ни о ком, кроме него, слышать не хотела! Но он испугался, уехал, ничего даже не объяснил. Ему распределение в Германию светило.

– И где он сейчас?

– А ты будто не знаешь? – Даша печально улыбнулась. – Недавно генерал-лейтенанта присвоили.

– Да знаю, чего не знать, – Оляля обнял ее за плечи и притянул к себе. – Конечно, карьеру он сделал, я слышал, Героя даже получил.

– Получил года три назад. Я точно не знаю, но он, кажется, участвовал в разработке той операции, когда наш десант вставил НАТО пистон в задницу. Помнишь, как российские солдатики маршем по Югославии прошлись?

– Я нисколько не удивляюсь, – покачал головой Оляля, – парень он башковитый.

– А я, честно сказать, даже рада, что у нас с ним не сладилось. Ну, допустим, стала бы я офицерской женой! Вечные переезды, вокзалы, общежития. Могла бы я писать в таких условиях?

– Но ты все-таки зря за своего Богатырева выскочила. Сволочь он был изрядная! Мне всегда хотелось ему морду набить!

– Может, и сволочь, но любил меня, а я, как ни старалась, полюбить его не сумела. Хотела что-то Саше доказать, а получилось, сама себя наказала.

– Ладно, перестань, – Оляля поцеловал ее в макушку и поднялся на ноги. – Давай подумаем, из чего обедо-ужин изобразим. – Он подошел к холодильнику и заглянул в его недра. – Картошка-капуста имеется, сало свиное да нога козлиная. Это меня Манька одарил. То бишь козел поделился козлятиной. Они тут на пару с Пистолетовым несколько козлов завалили, ну вот мне и перепало с барского стола.

– Ладно, не суетись! – махнула рукой Даша. – Я ведь позавтракала в гостинице. Свари, если есть, кофе. Я сейчас даже растворимого выпила бы.

– Обижаешь, – усмехнулся Оляля, – теперя у нас и на коньяк хватает, и на настоящий кофе с какавом. Смотри, – он потянулся и достал из-под вороха бумаг, валявшихся на письменном и одновременно обеденном столе, медную турку с застывшими потеками кофе, – это мне Олегович вручил. Говорит, уйду, а тебе память обо мне останется. Я его портрет писал.

– Где портрет? – быстро спросила Даша.

– Да в библиотеке, в Сафьяновской. Я на открытие им подарил. Ты ведь поедешь в Сафьяновскую, там и увидишь.

Даша взяла турку в руку. Она слишком хорошо ее знала. Темная от патины, с крошечным, выбитым на боку эдельвейсом.

– Ты знаешь, откуда турка у Арефьева взялась? – спросила она Олялю.

– Нет, – тот с удивлением посмотрел на нее, – какое-то семейное предание?

– Почти. – Даша уже не вытирала слезы, а Оляля не уговаривал ее успокоиться. – Дмитрий Олегович в плену почти два года был, раненым к немцам попал после Керченского десанта. Он ведь в морской пехоте служил. Немцы шли по палатам и тесаками рубили всякого, кто был в тельняшке, или имел якорек на руке, или бескозырку прятал под подушкой. Дмитрий Олегович был без сознания, но его спасли медсестры, успели переодеть в пехотное обмундирование. Поэтому немцы направили его в лагерь, где-то на юге Германии. Несколько раз убегал из лагеря, его ловили, избивали, а он опять бежал. Последний раз вместе с парнем-бельгийцем. Эсэсовцы гнались за ними с собаками, но они ушли по ручьям. Дело было в предгорьях Альп, в Австрии. Не знаю, по какой причине, но их приютила у себя на хуторе молодая женщина. Звали ее Анни Вайсмюллер.